© Автор: Анатолий Абрамович Тиктинер, 2004-2007

                          

 

Воспоминания -  мысли и факты

 

Глава 2. Отечественная война

 

22 июня 1941г. Воскресение. За завтраком собралась вся семья: отец, мать, мы три брата: Мне 13 лет, Лев старше меня на 8 лет. Он уже лейтенант, две недели назад закончил в Подольске военное училище и приехал на выходной из военных лагерей. Он командир взвода в элитной московской «Пролетарской» дивизии.

Лейтенант Лев Тиктинер принял свой первый бой, командуя огневым взводом давно устаревших противотанковых пушек 45-мм калибра («сорокопяток») на конной тяге. Били они только «прямой наводкой», но были многократно слабее любого немецкого танка, а брони у них практически не было.

 

Фото. Аналогичная по конструкции, но более крупная почти вчетверо более мощная - 76-мм пушка.

 

Юра старше меня на 5 лет. Он перешел на 2-ой курс Автомеханического института.

Фото. Зачетная книжка добровольца Георгия Тиктинера, дававшая «бронь» от фронта.

Фото. Студенческий билет с фотографией, 1940 г.

Я ерзаю на стуле, с нетерпением дожидаясь конца завтрака, что бы вместе с Лелей (обещал) пойти в закрытый[1] магазин «Военторг». Надо сказать, что до войны военные пользовались большим уважением, например, в любой очереди, а очереди были повсюду,  говорили: «Товарищ военный, проходите вперед». Все встречные военные отдавали друг другу честь. Милиционеры первыми отдавали честь военным. Все это мне очень нравилось и наполняло гордостью.

Около 12-ти часов утра позвонил дядя Арон и сказал, что ровно в полдень по радио будет выступать Молотов, в то время второй человек в государстве. Отец сразу сказал: «Это война». Прослушали речь, некоторое время все молчали. Леля встал, начал собираться, мама засуетилась, бросилась собирать для него все, что было на столе.  Отец их остановил, усадил за стол и сказал многозначительно: «Дети, Советская Власть сделала для евреев больше, чем любая другая власть за всю нашу историю, и вы должны идти на эту войну и показать этим … (он произнес, возможно, впервые в семье, непечатное слово), этим фашистам, на что способны евреи».

Я не помню того, чтобы мы поехали провожать брата  в часть, но я помню, что сразу побежал во двор обсуждать столь интересную и отнюдь не печальную для нас ребят, новость.

Во дворе уже был весь  «синклит»: два брата Рубины (Вайнцвайги), Сергей-маленький, Володя Акимов, Вадим Палладин… всем по 12-14 лет. Настроение у всех самое боевое! А как же: Ворошилов - сталинский нарком, Буденный - герой гражданской войны, лучшие в мире летчики – "Сталинские соколы", танкисты - «три танкиста, три веселых друга». О них обо всех мы постоянно пели песни и верили тому, о чем пели. Энтузиазм был великий не только среди нас, подростков, но и среди всей молодежи, во всяком случае, той, которая нас окружала. Во-первых, война продлится не более двух недель, ну от силы месяц, наши конники во главе с маршалом Буденным быстро с этими фашистами справятся. Ведь мы не какие-нибудь там поляки или тощие французы. Наши командиры и красноармейцы (тогда не было в обиходе слов солдат и офицер) самые храбрые, самые сильные, самые выносливые! Так что все козыри были в наших руках.

Если найдется читатель этих воспоминаний, то я заранее прошу у него извинений за постоянные отступления и непоследовательность в изложении событий. Но такая разбросанность присуща моему характеру, и это тоже воспоминание.

Тем временем война продолжалась. Дальнейшая судьба Левы, к великому сожалению, была короткой, такой же, какую разделило почти все поколение 1918—23 годов рождения.

В начале июля его дивизия была направлена на фронт. Мы с мамой провожали Лелю, где-то в пригороде Москвы. Эшелон стоял в поле. Со Львом мы почти не виделись, так как он был назначен комендантом эшелона и был все время в движении.

На передовую линию они прибыли уже под Витебск и на третий день попали в окружение. Потом брат рассказывал, что они заняли очень выгодную позицию, а он служил в батарее противотанковых пушек, известных "сорокапяток". Пристрелялись к дороге и местности, ожидая противника. Потом появились немецкие танки, но бой был коротким, так как у пушек сразу кончились снаряды[2]. Немцы повылезали из люков, помахали пилотками и,… полностью расстреляли всю батарею. Оставшиеся в живых несколько человек, не успев добежать до леса, были пленены пехотой.

Брат, конечно, понимал, что на первом же пункте сбора его, еврея-командира, активного комсомольца, а не активным он просто не мог быть, расстреляют тут же.

Шли они колонной уже три дня, их почти не кормили, но из скудного пайка Леля не доедал одного  куска хлеба. На третий день, когда колонна проходила мимо леса, он выбросил хлеб вперед, началась суматоха, брат с двумя товарищами бежали в лес. Двоих убили, а Льву удалось скрыться. Пленных в первые месяцы войны было такое количество, что погони не было. О невиданном разгроме первых дней войны мы, конечно, ничего не знали. Поговаривали о том, что вот нападение было внезапным, но на старой границе, где в свое время была построена мощная линия обороны, мы,  безусловно, их остановим. Но, как оказалось, все вооружение на этой линии по чьему-то приказу было перед самой войной демонтировано, и 10 июля  немцы были уже в Минске.

В мою задачу не входит изложение истории Великой Отечественной Войны, как ее уже называли  к этому времени. О ней написано сотни томов и столько же вариантов описания этих событий. Я же хочу по мере возможности, рассказать о своих ощущениях и своем восприятии  трагических дней второй половины 41-го года.

Фронт удалялся на Восток настолько быстро, что Льву стало очевидно: выйти  к своим практически невозможно. Питаясь чем Бог послал, пробираясь по тылам, брат встретил несколько человек, таких же «окруженцев» или бежавших из плена, как и он сам. Среди них оказался даже генерал.  Вскоре они организовали партизанский отряд. Генерал, естественно, стал командиром, а Лев начальником штаба, как имевший  профессиональное образование. Это был один из первых отрядов только - только зарождающегося партизанского движения.  Они начали действовать и, по-видимому, достаточно успешно. Наладили связь со штабом партизанского движения в Москве, Как могли самовооружились, а скоро к ним на самолете прибыл комиссар, один из секретарей самого Берии. Это было уже признание!

 

Фото. Лев Тиктинер в тылу врага в Белоруссии. 1941 год

 

Как рассказывал Леля, существование отряда и борьба были очень трудными. Почти не было вооружения, очень скудное питание, сильнейшее давление со стороны противника, в основном, силами профашистски настроенных людей из числа военнопленных и местного населения. Но в то же время и помощь они получали, особенно в первое время, исключительно от местных крестьян: питание, информацию о месте нахождении немцев,  планах их карательных операций и т.д.

 

Фото. Лев Абрамович Тиктинер (1920-1942)

Фото. 1941г. Октябрь, после перехода отряда через линию фронта.

 

 

Однажды весь отряд больше недели просидел в болоте, в буквальном смысле слова, после чего брат заболел воспалением легких, его поместили на сеновале у одной старушки-крестьянки. Она его приняла с огромным риском для собственной жизни. Но нашлись и доносчики. Полицаи из местных обыскали весь дом, а сеновал прощупали штыками, но свершилось чудо: штык прошел в сантиметре, но не задел тела, а хозяйка вынесла допрос, но не выдала брата. Какое мужество! Она его выходила и передала в отряд. Леля говорил и писал нам в Сталинобад, что если останется жив, всю жизнь будет считать эту мужественную женщину второй матерью.

Вооруженная борьба в тылу противника была очень трудной и, конечно, опасной. Немцы напрягали все силы в борьбе с партизанами. О значительной роли партизан в борьбе против Гитлера очень четко, но субъективно, написано в книге "Мировая война: Взгляд побежденных, 1939-1945г.г.", изданной группой немецких генералов в 1961г. (Русский перевод М. 2002г).

В октябре сорок первого по приказу командования отряд перешел линию фронта и прибыл в Москву. Это был самый тяжелый период обороны столицы. 16 октября после завершения окружения и ликвидации нашей группировки под Вязьмой Москва оказалась практически открытой перед немецкими войсками. Началась паника. Толпы неорганизованных людей бросились из города, кто как мог: на поездах, на электричках, на машинах, пешком. Очевидцы рассказывали, что на Горьковском шоссе создалась колоссальная пробка из пеших беженцев. Правительство эвакуировалось. По всей Москве летал пепел от сжигаемых архивов. Мародеры грабили магазины и продовольственные склады, одним словом, паника. Говорили, что генерал армии Жуков, тогда командующий фронтом, жесточайшим образом подавил мародеров и восстановил порядок в городе.

Юра - мой средний брат. О его боевом пути я расскажу позже, в это время уже был курсантом Московского артучилища и, поскольку в городе в это время совершенно не было полевых войск, военные училища исполняли карательную роль в Москве. Приказ был предельно прост: стрелять на поражение в любого мародера, паникера или нарушителя закона о светомаскировке. И Юра, в числе других курсантов три дня почти круглосуточно патрулировал Москву. Порядок был восстановлен. С точки зрения морали сегодняшнего дня, варварским образом, но в тех условиях единственно возможным способом.

Итак, Москва оказалась открыта для врага, но и немецкая армия, понесшая в предыдущих боях огромные потери, выдохлась, ее наступательный потенциал был  исчерпан.

Как раз в это-то время Лев со своим отрядом и прибыл в Москву. Дома, помывшись, скинув свои грязные со вшами одежды и надев старый отцовский костюм, отравился в комендатуру выправлять документы, которых у него вообще не было.

Объявили воздушную тревогу, но Леля, а было ему всего-то 21 год, по-видимому,  гордясь своим боевым опытом и, конечно, бравируя этим, спокойно пошел по своим делам в центр города. Его сразу же остановил патруль и арестовал, несмотря на заявления типа "воюете здесь в тылу, лучше бы воевали бы с немцами, чем со мной" и прочее в этом духе. Его посадили в Бутырку[3], предварительно побив, и неизвестно, чем бы все это кончилось, ведь Леля три дня был в плену, а это каралось 10-ю годами лагерей,   если бы  не вмешательство их комиссара. Он его нашел на третий день и  вызволил из тюрьмы. С братом мы больше не встретились.

 

Фото. Справка о тяжелом ранении, после которого Льва направляли служить в тыл, но он решил вернуться на фронт

 

После начала бомбардировок Москвы в конце июля, меня и мою двоюродную сестру Зину отправили в Горький к Габриелю (Габи) Горелику тоже нашему двоюродному брату, известному физику-теоретику, профессору  университета, на 20 лет нас старше. Ведь в семье моей матушки было 9 братьев и сестер, так что тетки и племянники часто бывали почти ровесниками.

Август – сентябрь мы втроем, еще с сыном Габи Андреем, провели под Горьким в деревне со странным названием, особенно для того времени - "Великий Враг". Но, как оказалось, слово "враг" происходит от слова овраг.  Действительно, деревня стояла на очень высоком берегу Волги, окруженная глубокими оврагами. Жили мы в обычном деревенском доме, вернее на сеновале, рядом с домом. Летом 41-го в деревнях проводилась массовая мобилизация, которая сопровождалась, конечно же, горем, плачем и обильными возлияниями, но ничего этого я не помню. Зато  прекрасно помню, совершенно изумительные виды на Заволжье и, незабываемые восходы солнца из-за горизонта в 20-ти, а может быть и в 30-ти километрах. Помню огромную долину реки, поросшую черемухой вблизи берега, а дальше, на сколько хватал глаз, сплошные  заливные луга поймы, наполненные туманом и восходящим солнцем. Волга у Великого Врага, название-то какое древнее, как будто выплыло прямо из двенадцатого века, очень широка,  деревня стояла ниже слияния Оки и Волги.

Почти все время проводили мы на берегу. Там я научился довольно прилично плавать и мне помнится, что я переплывал Волгу. Но вполне возможно, что я запомнил то, что мне только очень хотелось сделать, уж больно она была широка, говорили, что 800 метров. Тем ни менее, мы каким то образом часто бывали в Заволжье и объедались сладчайшей черемухой до того, что язык не поворачивался во рту (поясню для тех, кто никогда не ел черемухи, она настолько вяжет, что распухает язык).

Это было время уборки урожая, и мы, дети, дачники и местные активно помогали колхозу, работая на механической молотилке. Возможно, хлеб убирали комбайном или косилками, но я помню, что женщины работали серпом,  вязали снопы, которые и привозили к нам на молотилку. Рядом с молотилкой стоял «локомобиль», небольшой паровоз на железных колесах и непосредственно при помощи штока вращал вал молотилки. Работал локомобиль на дровах.

В октябре нас забрали в Москву, откуда мы отправились в эвакуацию. Я с матушкой в Сталинобад (Душанбе, Таджикистан), а двоюродная сестра Зина с семьей во Фрунзе (Бишкек). Отец остался в Москве. Через короткое время он был направлен в прифронтовой Брянск техническим руководителем по эвакуации нефтеперерабатывающего завода в г. Сызрань на Волге.

 

Фото. Автор с двоюродной (по матери) сестрой Зиной Коган. 1948 год.

 

Тем временем брат Лева после получения новых документов и звания старшего лейтенанта, оформления брони на нашу комнату, что впоследствии сыграло решающую роль при нашем возвращении из эвакуации, категорически отказавшись от предложения вновь быть заброшенным в тыл противника, отправился на Ленинградский фронт командиром батареи противотанковых пушек. Он говорил, что борьба в тылу врага может быть и очень важна, но  в моральном отношении исключительно тяжела. Ведь бороться приходилось в большинстве своем с собственным народом. Карательные отряды формировались немцами  из бывших пленных и людей, подвергавшихся дискриминации Советской властью.

Я делаю упор именно на то, что Лев был командиром батареи противотанковых пушек, самого опасного вида вооружений. Потому что обычно антисемиты обвиняют евреев в том, что последние, если и воевали, то  в артиллерии, но не в пехоте. Сама постановка вопроса свидетельствует о том, что крикуны, по-видимому, сами не бывали на передовой или понятия не имеют о прошедшей войне. Именно подавление этого вида артиллерии является основной предпосылкой успешного наступления.

Под Тихвином Лев получил множественные осколочные ранения. Перед операцией он спросил хирурга, знает ли тот военного врача Наума Рогинского, нашего двоюродного брата? Оказалось, что не только знает, но и дружит с ним еще с институтских времен. После операции он признался, что упоминание о Нолике (уменьшительное от Наум) спасло Леле ногу.

В Уфе в госпитале брату повезло.  Во время концерта школьников для раненных, очень распространенная в то время форма помощи, он узнал в одной из девочек дочь  Бетти, сестры того самого Наума Рогинского, Аллу Ошанину, кстати сказать, родную дочь известного поэта Ошанина. Бетти и Алла своей помощью и участием сильно скрасили страдания брата.

 

Фото. Брат Лева после выписки из госпиталя. 1942г.

 

По выписке из госпиталя Льву предложили должность военпреда на одном из артиллерийских заводов Урала, ведь он ходил еще с помощью палочки. Но Леля не был бы Львом, если б согласился. Он писал нам в Сталинобад, что все увиденное им на захваченных территориях, не дает ему права находиться в тылу в столь критический момент (весна 1942г.). Пробыв несколько месяцев на курсах "Выстрел"  (курсы усовершенствования офицерского состава), он прибыл в Сталинград уже капитаном с орденом "Красной звезды" на должность начальника артиллерии 1010-го стрелкового полка.

Письма с фронта поголовно проверялись цензурой, на чем, как известно, "погорел" Солженицын. Поэтому Лев в первом же письме со Сталинградского фронта написал нам,  "Природа здесь скудная, голая степь" и по своей партизанской привычке добавил:  «В случае чего укрыться негде». Мы сразу поняли, что он в районе Сталинграда. Когда Юра весной 43-го года прибыл в район «Курской дуги», то тоже написал нам, что все здесь напоминает о Тургеневе, даже поют соловьи в кустах у реки. И  мы поняли, что он в районе Орла или Курска. Вот такая была "конспирация".

Должность начальника артиллерии полка - это очень значительное повышение для 22-летнего молодого человека окончившего училище всего год назад. Как военный человек, немного пояснений. Ему подчинялись артиллерийская батарея и минометная рота, оружейные мастерские, а главное, в его обязанности входило,  выбор огневых позиций и руководство всеми этими подразделениями в бою.

Сталинград. Лето 42 года. К городу стягиваются крупные силы наших войск. Во время разгрузки эшелонов, в суматохе и обычной неразберихе, вдруг, как в хорошем романе, и то не всегда, встретились два моих брата Лев и Георгий (Юра).   Описать эту встречу я не могу. Хотя в нашей семье не было принято выражать свои чувства очень эмоционально, но в этой ситуации, мне кажется, чувства должны были возобладать.

Из Сталинграда мои братья написали два совместных письма, одно нам в Сталинобад, другое своему другу и двоюродному брату Толе, брату Зины - Толе-Франиному (в отличие от меня, Толи-Песиного). От Библейского имени моей матушки Песя. (Паспортное имя  мамы было—Геня Зеликовна, но звали ее на русский манер - Евгения Захаровна)

Здесь мне опять придется сделать отступление.

Тетя Франя (Фрида Захаровна Коган) мамина младшая и любимая сестра. Наши семьи были очень близки друг  другу. В России это Фрида, или Фира, или Эсфирь, а настоящее, Библейское имя -  Естер. Фамилия - Коган, от Коэн, на иврите первосвященник. Очень почитаемая еврейской Традицией фамилия. Считается, что все Коэны или Коганы являются прямыми потомками первосвященника Аарона, брата Моше (Моисея).  Если во время чтения недельной главы Торы в синагоге присутствует человек по фамилии Коган, то он первым приглашается к Торе. Коган имеет право благословлять евреев.

Приближение библейских имен к звучанию речи народа, среди которого евреи живут, характерно. Например: Соломон – Шломо, Исаак – Ицхак, Абрам – Авраам, Анатолий – Натан – Нахман и т.д.

Когда мне пришлось восстанавливать свою метрику в связи с выездом в Германию, то в ЗАГСе мне показали толстенный справочник переводов еврейских имен с русской транскрипции в еврейскую и наоборот.

Такая, в общем-то безобидная, но удобная традиция русификации имен, присуща всем народам, живущим среди других народов. Например: Иван в Германии будет Иоганн, а немец Иоганн в Америке –станет Джоном. В Советском же Союзе в 1948—53г.г. эта традиция, оборачивалась трагедиями.

В эти годы я учился в Военн-инженерной академии и на нашем курсе было очень много евреев. В академии, как и во всей стране, развернулась мощная государственная антисемитская компания, под кодовым названием: «борьба с космополитизмом». Уволили, например,  начальника академии,  исключительно уважаемого в военных кругах дважды героя Советского Союза генерал-полковника Захара Котляра, и многих профессоров.

На нашем курсе, поскольку придраться к нам как будто бы было не к чему, не было еще ни заслуг, ни прегрешений, принялись сопоставлять написание имен и отчеств по метрикам и ротным спискам. Тех, у кого были расхождения, обвинялись в подлоге, изгонялись из партии или комсомола и из армии. Это влекло за собой полное изгнание из общества, остракизм.

Я избежал такой участи, по-видимому, из-за того, что на фронте погибли мои братья, умер отец, а мама болела и не могла работать. И вообще нельзя же было выгнать всех, человек десять оставили, тем более, что с документами у меня было все в порядке. Но пора вернуться к теме.

 

Фото. Телеграмма о смерти отца. 1942 год.

 

В 1942 году мы получили это знаменательное письмо, наверное, через месяц, когда бои шли уже на "Сталинградском направлении", именно так во время войны обозначались  прорыв фронта или потеря крупного города. Конечно же, мы очень беспокоились за судьбу братьев. И, как оказалось, не зря!

Второе письмо братья послали Толе Когану (Толе Франиному), брату Зины. Оно было исполнено самыми высокими благородными и вполне радикально-патриотическими чувствами, что не удивительно для молодых людей в той обстановке. Они писали, что каждый мужчина способный хоть как-то участвовать в этой борьбе, не на жизнь, а на смерть, должен быть на фронте. И никакие даже медицинские соображения не могут оправдать нахождение в тылу в столь критический для страны момент.

Для того чтобы были понятны побудительные мотивы этого письма два слова о семье Коганов.

Дядя Наум и тетя Франя в начале двадцатых годов были направлены в Гамбург. Дяде Науму предложили там работу бухгалтера в нашем Генеральном консульстве. И, как я сейчас понимаю, не без протекции другого моего дяди Григория Шкловского – первого нашего полпреда в Берлине после Брестского мира.

Коганы там прожили до конца десятилетия. В Гамбурге у них родилась младшая дочь - Зина.

Фото. Зинаида Наумовна Коган. Москва. Митино. С невесткой внука Еленой и правнучкой автора Елизаветой. 2005 год

Толя-старший приехал в СССР уже восьми-девяти лет с хорошим знанием немецкого языка, да и в Москве, как мне кажется, он учился в немецкой школе. Одним словом, Толя действительно в совершенстве владел языком, что в России стало уже редкостью. Мои братья считали, что, несмотря на сильнейшую близорукость и проблемы с сердцем, полное освобождение от военной службы и учебу в мединституте, ему вполне доступна служба военного переводчика. Одним словом Толя пошел в военкомат и потребовал призыва в армию.

Его, конечно, призвали и направили военным переводчиком в стрелковый полк. Хотя с таким знанием языка и проблемами со здоровьем его место, безусловно, было в штабе более высокого ранга. Толя Коган погиб в 1944 году при штурме Риги. Он был в высшей степени интеллигентным молодым человеком, владел несколькими языками и мечтал посвятить свою жизнь лингвистике. Его мать - тетя Франя тоже не осталась в стороне от событий. Как опытный практикующий врач, с 1942 года и до конца войны проработала в военном госпитале. Носила военную форму, но без погон. Так одевали вольнонаемный состав госпиталей.

Но вернемся в Сталинград. Я уже говорил, что Лев служил в стрелковом полку, Юра прибыл в Сталинград сразу же после окончания училища в составе 86-го Гвардейского артиллерийско-минометного полка - полка знаменитых "катюш", на должность командира взвода разведки полка.

 

Фото. Установка «гвардейского миномета», называемого «катюшей». Первое отечественное ракетное оружие.

 

Все это происходило, может быть, за месяц до генерального наступления 6-ой немецкой армии Паулюса на Сталинград. 18 сентября немцы прорвали фронт и вступили на окраины города. Как позже рассказывал  Юра, в этот день земля смешалась с небом, тысячи самолетов, вся мощь артиллерии обрушилась на передовую. Лелин 1010-ый полк оказался в центре направления главного удара, от полка ничего не осталось. Мой старший и любимый брат капитан Лев Абрамович Тиктинер погиб в этот день в районе деревни Котлубань.

В семидесятых годах я поехал  в Волгоград специально для того, чтобы разыскать какие-нибудь следы этих событий или хотя бы братские могилы, но никаких памятных знаков не нашел. У монумента "Победы" в зале "Памяти" на помпезных плитах с фамилиями погибших было упомянуто от силы несколько тысяч человек из десятков, а может быть, и сотен тысяч фактических жертв этой колоссальной битвы.

Юра, мой средний брат, по своему характеру и  наклонностям был, можно сказать, противоположностью Леве. Он не был столь практичным, основу его духовной жизни составляли книги. По натуре он был гуманитарий. Юра читал всегда и в любом положении. Обычно он забирался на стул с коленками, лежал на столе, подпирая голову кулаками и постоянно задерживая дыхание, что вызывало крайнее неудовольствие матушки.

Юрины друзья, естественно, тоже были книгочеи. Когда они приходили к нам, кстати, и мальчики и девочки, что было в то время редкостью, ведь им было по 15-16 лет, они разговаривали в основном о литературе, об их любимом учители истории Михаиле Алексеевиче Алексееве, видимо, его имя так часто звучало, что  даже я его запомнил. Он действительно был яркой личностью. В гражданскую войну был комиссаром, поэтому, всю жизнь носил гимнастерку,  галифе и обмотки. Говорили, что его уроки отличались образностью и сильным эмоциональным накалом. В 41-ом он, будучи уже пожилым человеком, пошел в Московское народное ополчение, получил четыре шпалы в петлице, что соответствовало званию полковника, наверное, стал комиссаром дивизии. М. А. Алексеев погиб в том же 41-ом под Москвой, разделив судьбу практически всех «ополченцев»[4], брошенных под немецкие танки с одной винтовкой и десятком патронов на троих и без какой-нибудь артиллерийской поддержки.

 

Фото. Георгий Тиктинер. На фронте. 1944 год.

 

Мать одного из друзей брата Алеши Красева (погиб в первый или второй день войны) работала администратором Дома ученых и Юра имел возможность часто бывать на концертах и лекциях в зале этого, очень престижного в Москве, полузакрытого клуба. Влияние мамы, Дома ученых, дружба с Толей Франиным, соответствующий круг товарищей, влияние учителя истории Алексеева,  собственные гуманитарные наклонности, вылепили духовный мир моего второго брата Юры.

Кстати, одним из его школьных друзей был Канон-Американец, как его прозвали в школе.  Действительно, он приехал из Америки, где воспитывался в семье одного из секретарей нашего посольства. Вернулся в СССР Канон Молодый  для окончания средней школы и в связи с призывом в армию. Десять лет он учился в американской школе, знал несколько европейских языков и привык говорить то, что думал. В сочинении по произведениям Горького он, по простоте душевной, написал, что поздний  Горький ему не нравится и поэтому он отходит от темы и напишет сочинение на другую тему. Скандал был неимоверный. Я представляю себе, как испугались учителя и директор. Был устроен общественный разбор столь еретической мысли, вновь для всех повторили программу по Горькому и многое другое. Именно из-за такого шума  и запомнилась мне вся эта история. Рассказывали, что Канон якобы погиб в самом начале войны.

Спустя много лет, я отдыхал в сочинском санатории Ворошилова, когда  прочел объявление о лекции известного советского разведчика Канона Молодого. Естественно я пошел на эту лекцию. Канон, к тому времени, конец восьмидесятых годов, полностью рассекреченный, рассказывал свою биографию полную приключений и риска.

В начале войны  под видом русского немца он сдался в плен, его отравили в лагерь. Оттуда он попал в немецкую армию как чистокровный ариец, и, сделав блестящую карьеру в одном из крупных штабов немецкой армии, всю войну передавал ценнейшие сведения.

В конце войны под видом пленного англичанина его переправили в зону действия английских войск.

В Англии с помощью англичан, наших агентов, т.н. "Кембриджской пятерки"  его устроили в одно из подразделений "SIS" (Secret Intelligence Service), где за 20 лет он дорос до должности заместителя директора (главы!) этой, одной из лучших, разведслужб мира. В конце семидесятых под угрозой ареста он покинул Британию.

После лекции я представился ему, но кроме вежливого сочувствия по поводу гибели братьев, никакого разговора не получилось. По-видимому, знакомство с новыми, совершенно не знакомыми людьми, не входило в его планы.

Но вернемся к продолжению рассказа о среднем нашем брате Георге.

Юра писал стихи, а его сочинения по литературе часто зачитывались в классе и получали призы на районных конкурсах. Но причуды общественного мнения или моды, а, может быть, наших родителей, которые из чисто практических соображений убедили Юру подать заявление на физмат Московского университета. Он не прошел по конкурсу, точные науки не были его уделом. Интересно, что ни  у кого не возникло даже мысли обратиться к Габи, профессору и известному физику, нашему двоюродному брату за протекцией.

Юра поступил в автомеханический институт. Казалось бы, его дорога лежала прямо в литературный или исторический или философский или другой гуманитарный институт. Однако после процессов тридцатых годов вопрос о гуманитарном образовании отпал сам собой.

Заниматься же  литературоведением или любыми другими гуманитарными науками означало - отдать себя под мощнейший гнет идеологической машины товарища Жданова или ему подобных. Этого никто не хотел.

Итак, Юра студент 2-го курса института, освобожденный от  военной службы по плоскостопию и, кроме того, имеющий отсрочу от призыва как студент технического ВУЗа, в июле 1941г добровольно, в силу личных убеждений, поступил во второе Московское артучилище.

 Сохранились некоторые из Юриных дневников. Вот выдержка из записи от 28 июня 1941 г.: «…Марина молодец! Учится на курсах медсестер: такой молодец. Я стал ее истинно уважать, как ни одну. Лешка[5] наверное уже сражается. И Канон. И Колюшка. Один я сижу в тылу, а там за меня дерутся. Скорей бы на фронт. Это не романтические «залеты», это принуждение жизни. Стыдно, здоров, годен сражаться, а сижу в Москве. Знаю, фронт не игрушка, там дико: гибнут люди, там бомбы, снаряды, танки, страшно и никогда бы не пошел на фронт. Но война против Гитлера и я набираюсь решимости иду добровольцем. Я обязан идти, обязан прежде всего перед самим собой. Лучше умереть на фронте, чем в концлагере или повешенным на первом дереве. Затем: чем хуже меня Леша, Канон, разве они должны защищать меня – я этого не заслужил. Поэтому я должен быть рядом, там на фронте…»

Уже в июле Юра был в армии – в военном училище.  О Каноне Молодом, его удивительной истории, я уже рассказал, а выше  упоминал, что сразу после знаменитого парада на Красной площади все училище было направлено на фронт в качестве обычной стрелковой части. Но вскоре после ликвидации непосредственной угрозы захвата Москвы училище было выведено с фронта и передислоцировано на Урал в г. Миасс.

 

Фото. Георгий Абрамович Тиктинер (1923-1944)  После

госпиталя 1943г.  «Курская битва»

 

В мае 1942 года  в Сызрани от тифа умер мой отец, Абрам Самсонович (Шимонович) Тиктинер, Юра один из всей семьи добрался до Сызрани, но приехал уже после похорон. Единственное, что он смог сделать, это забрать некоторые документы и небольшой личный архив.

После окончания  училища и получения первого офицерского звания, Юра прибыл в часть и тут же был направлен на Сталинградский фронт. Он участвовал во всех операциях, начиная с форсирования немцами  Дона у Калача в июле 1942-го  и кончая разгромом всей шестой армии Паулюса в феврале – марте 43-го. Командуя взводом разведки,   корректировал залповый огонь полка "катюш" из первой траншеи. За эти бои  он получил почетное звание "личный гвардеец" и право носить специальный «гвардейский» знак,

Вообще звания «гвардейских» для полка или дивизии были введены в армии именно после победы под Сталинградом, как и погоны вместо петлиц. Тогда же было введено и звание "Личный гвардеец". Это было очень значительное поощрение т.к. личным гвардейцам  увеличивался оклад на 30%. После Сталинграда к лету 43-го Юра с полком с боями достиг т.н. «Курского выступа», где участвовал летом 43-го в самой большой битве 2-ой Мировой войны, да и вообще в мировой истории войн, в "Курской Битве". По выходе из госпиталя, куда он попал после контузии и ранения,  «3 часа пролежав на поле боя» (выдержка из его письма с фронта), Юра в составе своего  86-го гв. полка "катюш" с боями продвигался на запад. Участвовал в форсировании Днепра. Гвардии лейтенант Тиктинер Георгий Абрамович  погиб в марте 44-го года в боях на Западной Украине, в районе г. Корсунь–Шевченковский. Ему еще не исполнилось и двадцати одного года.

Сразу же после Сталинграда Юрин  полк был отведен на отдых. В офицерском собрании, когда между офицерами произошла ссора, брата кто-то, наверное, после рюмки водки, обозвал  «жидом». Юра, как и все Горелики, т.е. родственники со стороны матери, был, по-видимому, вспыльчивого характера, и его обидчик получил удар пистолетом по голове. Юре грозил штрафной батальон. Но армейские законы предусматривают право командира полка по своему усмотрению отдавать офицера под суд или отказывать в этом.  Командир принял решение о собственном наказании брата исключительно из-за его умения точно и быстро рассчитывать баллистические данные и корректировку стрельбы. Но об очередном звании или повышении по службе не могло быть и речи.

Поскольку я сам прослужил в армии более 30 лет и, будучи командиром части на уровне командира полка, могу засвидетельствовать, что бывают случаи, когда ценных офицеров командиры держат в тени, а ленивых и нерасторопных продвигают вперед, стараясь побыстрее от них избавиться. Но это к слову. В данном случае дело, наверное, было именно так, как рассказал офицер, который привез к нам в Москву Юрины вещи, дневники, и орден "Отечественной войны 1-ой степени", полученный Юрой после боя прямо из рук командующего 2-ой Ударной армии.

Этот орден  хранится сейчас в семье сына, и, я надеюсь, будет передаваться и впредь  потомкам как реликвия Великой Отечественной войны.

После брежневской орденомании[6] начала восьмидесятых годов значение этого ордена  значительно девальвировалось, но приложенное к этому ордену временное удостоверение в виде пожелтевшей бумажки, подписанное на фронте, а не в Кремле, и  оббитая эмаль на звезде несут в себе живое дыхание и память о той великой Войне и ее герое.

 

Фото. Временное удостоверение к награде Георгия Тиктинера.

Фото. Орден Отечественной войны 1 степени Георгия Тиктинера.

Итак, к концу войны из здоровой трудовой и оптимистичной семьи остались только моя мама, больная и разбитая горем, да я – шестнадцатилетний, щуплый, недокормленный мальчик. Никаких средств к существованию у нас не было. Но к этому периоду я еще вернусь.

 

            Отец

 

Главным качеством отца была непреодолимая жажда знаний, хотя никто из его братьев не проявил столь сильного стремления.

Семья моего деда была небогата. Дед  владел в Кременчуге небольшой маслобойкой. Отец помогал родителям на предприятии, работая механиком. Он вполне мог продолжать их дело и без высшего, тем более юридического, образования. Однако отец нашел в себе силы и окончил реальное училище, получив, таким образом, право на высшее образование. "Нашел в себе силы" - не случайная фраза! Дело в  том, что отец научился говорить по-русски только в 13 лет после получения чисто религиозного еврейского образования в хедере. Но уже в 19  лет он получил аттестат об общероссийском среднем образовании.

 

Фото. Отец Абрам Шимонович Тиктинер (1890-1942) после  окончания реального училища.

                                      

После окончания Льежского университета, став юристом, отец вернулся в Россию. В революции он участия не принимал, но активно занимался юридической практикой. Некоторое время работал районным судьей, а со второй половины 20- х годов стал адвокатом.

В конце 20-х начале 30-х юридическая деятельность уже была сильно затруднена давлением Власти, а особенно работа судьи. Не желая постоянно кривить душой, отец решил кардинально изменить свою деятельность. Он поступил на заочное отделение Московского химико-технологического института им. Менделеева и в 1936г. успешно его закончил. Такой шаг был тем более удивителен, что в это время на его попечении бала семья из пяти человек. Похвального слова заслуживает не только отец, но и в неменьшей степени и наша мать. Несмотря на неимоверные материальные трудности и бытовую неустроенность - мы только что перебрались из Кременчуга в Подмосковье - мама всемерно поддерживала отца, принимая на себя большую часть семейных забот.

Рассуждая об отцовском стремлении к образованию, мне хотелось бы коснуться многовековой истории системы еврейского образования.

В IV веке до н.э. писец Эзра - один из руководителей еврейской общины Вавилона из рода переписчиков Торы, вернувшись  из пленения в разрушенный Иерусалим, обнаружил, что евреи полностью забыли Тору и почти не выполняли Божественных законов, предписанных Ею. Тогда Эзра приступил к созданию системы по изучению Закона.

Приблизительно со II века н.э. после разрушения Второго Храма, когда синагоги заменили всеобщее храмовое Богослужение, при них были созданы школы по изучению Торы, а позже Мишны, записанной  Устной Торы. Именно это время можно считать началом всеобщего еврейского образования и, соответственно, всеобщей грамотности среди мужчин. Наивысшего расцвета эта система образования достигла в среде польских, позже русских евреев черты оседлости в период с XVI по XX века. Основой системы стал Хедер, религиозная еврейская школа, которая обязательно создавалась при каждой синагоге. Каждый мальчик  от 4 до 13 лет обязан был посещать хедер.

Занятия велись по 6 часов в день исключая, конечно, субботу. После окончания хедера все дети наизусть знали Тору и первую часть Талмуда - Мишну. В начале ХХ века хедер могли посещать и девочки, эмансипация достигла  иудаизма. Мама и некоторые из ее сестер посещали хедер, и она могла свободно читать Тору на древнееврейском языке. Религиозным высшим учебным заведением была иешива. В иешиве в, основном, изучали Талмуд (20 томов). Основой обучения был диспут, в котором разбирались противоречивые места Талмуда до тех пор, пока не приходили к общему согласию.

О хедере и об иешиве в художественной литературе сказано немало бранных слов. И о том, что детей заставляли  зубрить огромные никому не нужные тексты, и о розгах по любому поводу, и о схоластике, и о начетничестве. Все это, по-видимому, правильно, кроме начетничества, которого как раз в иешивах то и не было. (Из толкового словаря: «Начетничество – знания, основанные на некритическом усвоении прочитанного»).

Мне пришлось остановиться на системе еврейского образования для того, чтобы объяснить удивительный феномен, появившийся в европейском обществе после предоставления в XIX веке евреям Зап. Европы гражданских прав. Буквально во всех областях знаний от экономики и физики до литературы и музыки появилось множество ярких еврейских имен, внесших значительный вклад в создание современной цивилизации.

Объяснение этому явлению надо искать именно в сплошной многовековой грамотности, в многолетнем мозговом тренинге с раннего возраста каждого ребенка, в глубоком уважении к образованию и образованным людям в еврейском обществе, в умении вести диспут (иешива), и в тысячелетней привычке работать с книгой.

Все это и подвигло моего отца на получение нового высшего образования и к резкому повороту своей карьеры при изменившихся внешних обстоятельствах.  Что особенно важно, жизнь изменилась с полного одобрения матушки. Ведь ее муж пошел учиться, а это святое дело в еврейском понимании качества жизни.

Думаю, что такое же резкое изменение своей деятельности и такое же упорство в достижении цели в изменившихся обстоятельствах, проявленное моим сыном Алексеем, таит в себе наследственные признаки.

У отца было еще три брата: Нахман, его зарубили казаки на Украине в 1918г. во время очередного погрома; Матвей, я точно не знаю, чем он занимался, кажется, был коммерческим директором на каком-то предприятии; дядя Арон, с его семьей у нас были самые тесные отношения, и Тетя Катя, младшая сестра папы. Муж тети Кати - дядя Абрам, а жили они в Ростове-на-Дону, в 38г. был арестован по абсурдному обвинению в организации казачьей[7] (!) группы по взрыву Ростовского моста. В 39г. его вдруг освободили с подпиской о неразглашении всего того, что с ним делали, и что он видел в тюрьме. Душевная травма от этого сопровождала его всю оставшуюся жизнь. Их сын доктор исторических наук Самсон Мадиевский живет сейчас в Германии, и я поддерживаю с ним связь.

Дядя Арон - человек необычайной активности, но, по-моему, несколько авантюрного склада характера, всю жизнь имел дело с моторами, машинами, самолетами. Был механиком, а может быть даже главным механиком при подготовке знаменитого полета В. Чкалова. Это был очень представительный, высокий, красавец мужчина, носил полувоенную летную форму, фетровые сапоги с кожаными носками, высший атрибут элитарности в предвоенные годы, или  настоящие летные унты. Чтобы заработать деньги на квартиру Арон без колебаний поехал в Воркуту, где руководил транспортным предприятием, и заработал закупорку артерий на ногах. Поэтому он не воевал и в эвакуации мы с мамой жили в одной комнате с его семьей из пяти человек.

У мамы было девять братьев и сестер, о  многих я уже рассказывал. Здесь же мне хотелось бы только оттенить мысль, что эта огромная семья, состоящая из двадцати пяти  человек, пострадала в равной степени и от Гитлера, и от Сталина.

В предвоенные годы были репрессированы чуть ли не все! Супруги Шкловские: тетя Двося и дядя Гриша. Дядя Гриша - большевик с первого съезда партии и, к его несчастью, друг Ленина, был  расстрелян в 1936г., жена умерла в заключении. Литератор Абрам Лежнев (Горелик) и его жена тетя Циля были репрессированы и в том же году и тоже погибли. Муж старшей дочери дяди Симона Миры - майор Лухманов расстрелян. Видный   Днепропетровский хирург Ханис, его жена и старший сын студент Георгий. Все «получили» по 10 лет без права переписки, что по тогдашней классификации наказаний означало - расстрел.

Во время войны Дядя Шлема (Соломон) с женой были утоплены немцами, по словам очевидцев, в известковой яме в Днепропетровске.

Погибли на войне два моих брата Лев и Георгий Тиктинеры,  двоюродный брат Анатолий Коган.  Муж двоюродной сестры Лили военный врач Абрам Генбом.

Воевали и были ранены: Миша Ханис, танкист, младший сын в семье Ханисов, о трагедии которой уже было упомянуто; мой двоюродный брат Абрам Горелик, журналист; Наум Рогинский, врач, упоминание о котором в госпитале, спасло ногу брату Льву; муж двоюродной сестры Наты, Михаил Гуревич, сапер, он по случайному стечению обстоятельств некоторое время в 1945 году был моим командиром взвода в училище. Кстати, через год или два после увольнения из армии Гуревич получил Сталинскую премию по электромеханике.

Сто (!) процентов всех родных и двоюродных братьев  призывного возраста   были на фронте. Исключение составляли только Симон Рогинский, химик,  к началу войны был уже членом – корреспондентом Академии наук СССР и Габриель Горелик, известный физик–теоретик, к началу войны - профессор Горьковского университета и один из основателей Московского Физтеха,  декан физического факультета этого института[8].

 

Фото. Из Советского энциклопедического словаря. Габриэль Горелик.

 

Я сознательно остановился на перечислении всех имен нашей большой семьи. Во-первых, чтобы оставить о них хоть какую-то память; во-вторых, чтобы показать на реальном примере одной обычной еврейской семьи – евреи разделили  со всеми народами Советского Союза, России все ужасы и победы ХХ века, никогда не оставаясь в стороне и не отсиживаясь за спинами русских.

 

Фото. Награда мамы за труд во время войны.

 

И если ты, мой читатель,  услышишь  или прочтешь где-нибудь о том, что евреи «воевали» в Ташкенте, а не на фронте, не верь! Это обычная антисемитская клевета.

 

1941-1944 годы. Эвакуация из Москвы в Сталинобад[9].

 

Когда мы уезжали из Москвы, оказавшейся прифронтовым городом, мне было уже 13 лет. Но помню я из трех лет эвакуации только отдельные фрагменты. Видимо запомнилось то, что меня особенно поразило.

 

Базар

Совершенно неведомое мной доселе зрелище. Огромная площадь. У входа сидят на корточках бородатые красавцы в Чалмах и грязных ватных халатах. Они курят и продают так называемый «план». План - наркотик, который тогда употребляли, по-видимому, все мужчины таджики. «План» представляет собой темно-серые слипшиеся комки непонятного для меня происхождения.  Его смешивают с табаком и сворачивают в «козью ножку» из газеты. Курят особенным образом, втягивая дым и одновременно воздух. Позже, лет в пятнадцать я пробовал это курево один или два раза. Оно действительно вызывает приятное настроение, наверное, чуть сильнее, чем крепкий кофе.

Кроме «плана» все таджики жуют т.н. «нас». По-видимому, тоже наркотик, но очень горький. Я был поражен тем, что его вообще можно взять в рот, а не то что жевать. Кроме наркотиков, на базаре продавалось масса фруктов. И каких фруктов!

Ни до, ни после ничего подобного я не видел: персики – 3 штуки на килограмм, гранаты - 2 штуки в килограмме. Виноград: розовый, зеленый, красный, колоссальные кисти. Горы баклажанов, арбузов, дынь по 10-12 кг. каждая. Фисташки, грецкие орехи. Горы  риса, муки, лука красно-фиолетового. Одним словом, невиданное для голодного москвича изобилие. Война тут еще не чувствовалась: шел октябрь 1941 года.

Один случай на базаре меня поразил до глубины души. Мы с матушкой выбирали виноград, естественно подешевле. Вдруг мама стала говорить с таджиком на совершенно непонятном мне языке. Таджик буквально растаял от восхищения. Оказывается, мама поняла, что наш продавец не таджик, а бухарский еврей и стала с ним говорить на древнееврейском языке, на языке Торы, который она, в какой-то мере, знала. "Таджик" ее сразу понял и ответил. Восторгу с обеих сторон не было конца.

Соплеменник не только отдал нам бесплатно виноград, но выражал нам всякую приязнь. Матушка объяснила мне потом всю глубину и символичность этого события. Через 2000 лет встретились два человека - иудеи разных миров, разных культур. Ведь мы происходим от ашненазийской,  то есть  из европейской ветви еврейства, а он из  сефардов восточной ее ветви. Встретились и сразу друг друга поняли.

Значит, старый язык жив, культура Торы жива и ничто не смогло убить этот удивительный народ и его веру. О сионизме я в то время, конечно, почти ничего не знал. Эта тема в СССР была полностью закрыта и преследовалась государством. Через некоторое время изобилие на базаре исчезло. Таджикистан почувствовали войну.

Образ жизни таджиков казался нам странным, необычным, так же как и таджикам наш. В страшную жару, когда мы старались сбросить с себя все, что только можно было, таджик наоборот одевает два ватных халата, да еще, сидя в чайхане, пьет горячий зеленый чай с виноградом. Перед едой по предписанию Корана таджик обязательно должен помыть руки и лицо. Но делал он это тут же в арыке, куда сбрасывалась вся базарная грязь. В наш двор в определенные дни приезжал Ахмед – молочник на ишаке с двумя бидонами козьего молока. На его воротнике мы увидели множество каких-то букашек, тогда мы еще не знали, что это за «звери». Женщины - покупательницы закричали: "Ахмед, ты же весь во вшах! Как ты можешь так жить?" - Ахмед искренне рассмеялся: "Да у кого же их нет?" Справедливости ради надо сказать, что и московские женщины, в то время, могли бы точно так же отреагировать на укор, что у них в доме полно клопов.

Главным же бедствием для нас оказались москиты. Комар - нежное создание в сравнении с москитом. Москит меньше, чем комар, раз в десять, и от него после захода солнца нет никакого спасения. Летом многие спали на верандах, и я в том числе, но обязательно под марлевым пологом. Тем ни менее москиты меня все-таки заразили азиатской малярией. Это не тропическая форма, но то же не сахар: три дня трясет с температурой под 40°С, потом неделю отдыхаешь, потом новый приступ болезни … И так все лето! Хина или другие, т.н. народные, средства, мне лично не помогали, врачи советовали сменить климат. Действительно, как только мы вернулись весной 1944г. в Москву, все как рукой сняло

 

Школа

 

Двухэтажное здание школы семилетки было  рядом с нашим домом. Вначале мама, Гения Зеликовна Тиктинер, преподавала там русский язык и историю. Но позже после всех постигших  несчастий, гибели на фронте двух старших сыновей и смерти мужа, матушка уже не смогла преподавать и перешла работать в библиотеку. Поэтому, начиная с 42 года, мы жили впроголодь, только на мизерную мамину зарплату библиотекаря.

Правда в школе весь летний период работала группа мальчиков по ремонту парт, столов и прочего, где был и я. Учил нас старичок столяр. Работали с раннего утра до 12 часов дня, когда наступала дикая жара до 40-50ºС в тени. В этой группе меня научили пилить, строгать и вообще работать с инструментом. За работу в школе мы получали по булочке и по одному, редко паре, помидор. Но и это уже было подспорьем. Хотя в целом, жить стало невыносимо. Из-за безвыходного положения меня взяли учеником слесаря в какие-то мастерские, чтобы я мог получить «рабочую карточку». «Карточки» - это талоны на право покупки в магазине продуктов питания. Выдавали эти продукты, как правило, в половинном размере  того, что в этих талонах было указано, но «рабочая» карточка была в два раза больше «иждивенческой» и можно было существовать. В мастерских я научился самым азам слесарного дела.

Приблизительно в начале 43-го года мой дядя Арон устроил меня в частную «подпольную» мастерскую по изготовлению калош из старых автомобильных камер. Калоши – резиновые тапочки, надеваемые поверх обычной обуви, например, сапог.

Это была самая дефицитная продукция. Дело в том, что в Таджикистане преобладают лессовые почвы, которые крепки как камень в сухом состоянии, и немедленно расплываются, как сметана при первом же дожде. Поэтому без калош там просто не обойтись.

В этой «фирме» в мои обязанности входило зачищать на наждаке резину для дальнейшего склеивания. Это была очень грязная и, как я сейчас понимаю, очень вредная работа, но платили мне прекрасно - до 3000 руб. в месяц. Одна буханка хлеба стоила 100 рублей, т.е. на питание нам с мамой стало вполне хватать. Для полноты картины надо представить мою комплекцию. Мне было тогда 15 –16 лет, рост » 145-150 см., щуплый сильно недокормленный ребенок.

У меня самого были американские калоши! Нам их как-то выдали по карточкам. Они были из очень тонкой резины и надевались только на самую подошву, а не на всю «головку» сапога, как у отечественных. В народе их называли «презервативы». Американец, видимо,  должен был успеть дойти только до своего авто, пока они не свалились.

Забегая вперед, скажу, что уже в военном училище в первый год после поступления мы занимались, в основном, восстановлением и ремонтом нашего здания, там я довольно фундаментально освоил малярное дело.  Все эти начальные ремесленные навыки впоследствии мне очень пригодились в жизни,  при ремонте дачи или обустройстве всех квартир, в которых  мы жили, всегда обходясь без посторонней помощи.

Кроме работы по вечерам, я, естественно, ходил в школу, но особенным прилежанием не отличался. Переходил из класса в класс регулярно, но не более того. Сталинобадская школа в моей памяти почти не осталась. Я помню математичку и то только из-за ее прозвища - Биссектриса, географа, которого звали Колун - по форме головы, и несчастную немку, язык которой мы учить принципиально не хотели и целым классом убегали с занятий. Я не знаю, доберусь ли я в своих воспоминаниях до более поздних "академических" времен, поэтому  один важный факт моей биографии хотелось бы выделить сейчас.

После окончания Военно-инженерной академии некоторые "опытные умники" нам говорили:  "А теперь все, чему вас учили, забудьте, в жизни вам мало, что пригодится. Жизнь, практика и теория ничего общего между собой не имеют". Предполагалось, что на стройке нам якобы придется только ругаться матом, пить водку с нужными людьми и уметь «выкручиваться». И это, конечно, присутствовало в нашей практике, но не доминировало. Могу засвидетельствовать, после  пятидесяти лет работы в строительстве, почти все, чему нас учили в академии, мне пригодилось в жизни, вплоть до химии, подрывного дела и тактики инженерных войск. Очень пригодился бы в конце жизни даже немецкий язык, которому меня на протяжении 10 лет безуспешно пытались научить. Но обо всем этом подробнее надеюсь рассказать в свое время.

В эвакуации я тоже был, мягко говоря, школьником не из самых дисциплинированных. Однажды в феврале, в очень теплый день, мы пошли купаться на Дюшанбинку, горную реку. Она протекала по городу и была всегда: и зимой, и летом страшно холодной и очень быстрой. В реке я поймал двух ужей и, конечно, назавтра, положил их в ящик учительского стола перед последним уроком. И вот в середине урока из щели ящика стола выползла змея. (В Таджикистане полно ядовитых змей). "Немка" закричала от ужаса и выбежала из класса. Скандал был великий, пришлось познакомиться с директором, и меня исключили из школы …  на два дня.

В шестом или седьмом классе я влюбился, конечно, вполне платонически, в одноклассницу-таджичку, у которой на руке было только четыре пальца. Она мне очень нравилась. У нее был выпуклый лоб, узкий рот, с полными губами и черные большие глазами. И вообще она напоминала маленького теленка.  Я с этой девочкой даже не дружил. Это была чисто созерцательная любовь. Но ведь до сих пор я ее помню очень четко.

Наверное, годом позже впервые я увидел голую женщину, вернее сразу трех из нашего двора.

Однажды прибежал ко мне соседский пацан и говорит: «Вера и Катя с мамой сейчас моются в душе. Если мы залезем на то дерево, то все увидим!». «Никаких проблем» - как сказали бы сейчас. Мы мгновенно залезли на дерево, но я почти ничего не увидел, так как зажмурил от смущения глаза, и тут же услышал страшный визг. Мы были обнаружены и, конечно, опозорены. Все лето я соседок обходил стороной. Мне стыдно было встречаться.

Честно говоря, настоящими друзьями, такими, как в Москве были Деррик и Володя, в эвакуации я не обзавелся. Больше я встречался с Володей Рассохиным, по прозвищу "бульдог". Он действительно походил на бульдога - вздернутый нос и обвислые щеки. Владимир был из местных, жил в собственном доме с большим садом, а входная дорожка представляла собой тоннель из виноградных лоз со свисавшими огромными гроздями розового винограда. Я не помню чтобы меня чем-нибудь, у него угощали, да и бывал я там, может быть, два-три раза. Думаю, что его родители не очень-то меня привечали, какой-то «эвакуированный», да еще еврей. Вообще, нищий в богатом доме всегда подозрителен.

 

Как я воровал

 

Я уже говорил, что летом 1942 года наше финансовое положения оказалось ужасным. Поэтому с группой таких же голодных малышей  мы наладились воровать в полях у таджиков «синенькие»[10]. Овощи мы сразу же реализовывали на базаре и покупали что-нибудь из еды. Особенно вкусным казались таджикские лепешки. Все шло  прекрасно!

Но однажды, когда мы гурьбой пришли на свой «промысел», нас уже поджидали. Мы попали в «окружение». За малышами не погнались, а меня, старшего, догнали и отхлестали верблюжьей колючкой, которая похожа на плети розы. Одним словом, мне содрали почти всю кожу на спине. Это чуть не стоило мне жизни. Я две недели пролежал с высокой температурой от воспаления по всей спине.

 

Столовая в доме Красной Армии

 

Как только мы приехали в Сталинобад, нас прикрепили к офицерской столовой как семью двух фронтовых офицеров. Через год – полтора в этой столовой уже совсем ничего не было. Но в первые месяцы мы там довольно хорошо питались.

Представьте себе огромный зал, в четыре ряда столы, где каждый ряд обслуживала одна официантка.

Открываются двери ровно в 12 часов и орава женщин и детей врываются для того, чтобы занять столик у более расторопной официантки и поближе к раздаче. Не займешь - просидишь час-полтора в ожидании супа. Официантки были настоящие жонглеры. Они носили тарелки с супом, уставленные в виде огромных "колонн". Нижняя тарелка ставилась на поднос и прикрывалась тарелкой-«крышкой». Наверх ставилась еще одна тарелка с супом и еще крышка-тарелка, так воздвигалось 10-12 рядов. Я думаю, вес такой "колонны" был не менее 10 кг. Я не помню случая, чтобы это сооружение обрушилось, Впоследствии семьи стали получать обеды только на дом, а столовой смогли, наконец, вновь пользоваться офицеры местного гарнизона.

У столовой всегда дежурили раненые. Почему-то мне запомнились матросы. Они «сторожили» пиво. Как только приезжала бочка или две, группа матросов костылями разгоняла всех местных. Сами они пили пиво прямо из ведер до тех пор, пока не укладывались спать рядом с «источником».

Была группа раненых, которая делала на пиве «бизнес». Они наливали пиво в канистры и втридорога продавали на базаре.

Кроме того, раненые из эвакогоспиталя «приватизировали» городской фруктовый сад. Я не знаю, кто был его хозяином, но в первый год мы, ребята,  очень хорошо им попользовались. В следующем - 1943 году весь урожай организованно собирали раненые и на базаре обменивали на самогон.

В магазинах все товары продавались только по карточкам, но иногда случались редкие исключения. Вдруг  какой-нибудь магазин или ларек неожиданно «выбрасывали» товар «свободно». Помню, когда я уже имел свой хороший заработок, на улице Ленина, естественно это была главная улица, «выбросили» пирожки с капустой и жаренные в масле пончики. Я наелся так, что меня стошнило. С тех пор и до сегодняшнего дня я не ем пирожки с капустой, даже такие вкусные, какие печет моя Нина[11].

Во время сбора урожая хлопка  школу  закрывали, а школьников посылали на сбор хлопка или работать на хлопкоочистительный завод. Мы складировали колоссальные хлопковые бурты. Работа нетяжелая и веселая, потому что мы прыгали вниз с 3-5 метровой высоты на толстый слой хлопка, и это было очень здорово.

После работы всем выдавали по бутылке хлопкового масла. Кстати, вначале москвичи не могли употреблять это масло  в пищу из-за неприятного запаха и удивлялись, как местные жители его едят. А таджики, наоборот, признавали только хлопковое масло. Уже через год я тоже начал считать, что ничего вкуснее такого масла нет, то ли от недоедания, то ли просто привык. Масло  разогревали на сковородке и  макали в него хлеб. Вот и весь ужин!

Война затягивалась, город наполнила, вернее, переполнила масса приезжих. «Просто» эвакуированные, эвакуированные с госпиталями, эвакуированные с заводами. Особенно запомнилось мне, как начала работать эвакуированная из средней России ткацкая фабрика.

Недалеко от нашего дома на голом пустыре вручную выровняли большую территорию, потом возвели фундаменты под станки, установили станки под брезентовыми навесами, протянули на шестах электрические кабели  и немедленно начали выпуск продукции. Мне помнится, ткали марлю для бинтов. Только потом начали возводить стены, кровлю  и прочее. После прибытия завода в Таджикистан до начала выпуска продукции прошло не более месяца.

Приблизительно в это же время в очередной раз закрыли на пару месяцев нашу школу. Срочно надо было построить электростанцию в Варзобском ущелье, недалеко от города. Нужно было отсыпать тачками земляную плотину. Мы, подростки, набрасывали землю в тачки, а взрослые их отвозили. Для меня это была очень тяжелая работа. Но зато нас там кормили. Мне плотина, которую мы построили, казалась огромной. Но через 30 лет, когда мы с Ниной навестили эти места, то оказалось, что это очень скромная, даже маленькая гидроэлектростанция.

 

Моя мать

 

Когда началась война, маме было 49 лет. Она была, по-видимому, не дву-, а трех-жильная женщина. Отец[12] всегда много работал, чтобы содержать семью из 5 человек, и я его плохо помню. Он вставал на работу, когда я уже уходил в школу, а когда он приходил, я уже спал[13].

Мама вела все хозяйство для четырех мужчин. В то время домашняя работа еще строго делилась на «мужскую» (зарабатывание денег) и «женскую» – все остальное: готовка, ручная стирка, покупки, помывки детей, болезни детей, одежда для детей и еще решение ста проблем. При этом мама почти всегда успевала работать или в вечерней школе, или в библиотеке.

Помню, нас воспитывала именно мама, а не отец. Не книжное чтение, а рассказы матери расширяли мой детский кругозор. Мама в свое время окончила высшие женские курсы в Киеве по факультету истории искусств. Она была действительно широко образованным человеком. Все мое мироощущение, мировоззрение имеет основу, заложенную в раннем детстве и отрочестве моей матушкой.

Во время эвакуации на нас, вернее больше на маму, свалилось столько горя, столько несчастья, что удивительно, как она смогла все это вынести. Май 1942 года - смерть отца, сентябрь - гибель под Сталинградом  старшего сына Льва, март 1944 года - гибель второго сына Юрия в предгорьях Карпат. Эти беды еще на второй год войны  вызвали у мамы серьезное заболевание и невозможность работать. Как неизбежное следствие наступило полное отсутствие средств к существованию. У нас не было ничего. Но Бог нас не оставил, моя работа в подпольной калошной мастерской дала возможность какого-то существования.

Я помню, что смерть отца, мама отметила исполнением всех необходимых обрядов иудаизма: три дня она сидела в углу комнаты на полу и читала молитвы. Я не помню, чтобы она плакала (хотя, наверное, плакала), еврейская Традиция поощряет открытое выражение чувств в траурной церемонии.   После гибели сыновей мама уже не исполняла обряда, наверное, понимая их атеистическое мировоззрение.

Но вернемся к повседневной жизни  в Сталинобаде. Мой дядя Арон, а мы жили с его семьей из 5 человек в одной комнате, заведовал автошколой. Он не был призван в армию из-за закупорки артерий в ногах. Это был высокий полноватый красавец мужчина, очень жизнелюбивый во всех отношениях.

В автошколе была одна учебная грузовая машина, на которой он иногда ездил в район[14] за дешевыми продуктами. Иногда, но очень редко, он брал и меня. Обычно покупался т.н. катык (творог из кипяченого молока), рис, лук и т.п.

Особенно запомнилась одна поездка:  в кузове  крытого грузовика сидят десяток взрослых женщин и я – мальчик,  в темном уголке. Разговоры ведутся в духе сказок «Тысячи и одной ночи», а вернее «Декамерона». Видимо, меня совсем не заметили. В эту поездку я за пару часов узнал об интимной жизни женщин и мужчин больше и с большими подробностями, чем за всю предыдущую жизнь. Правда, и до этого я уже несколько познакомился с этой стороной бытия по тем же восточным сказкам и Мопассану. Это была самая смелая литература, какая только разрешалась Советской властью.

Сидя как-то в библиотеке у мамы, я наткнулся на брошюру «Аборт и борьба с ним». Вполне возможно, мама мне ее специально подсунула для подробного изучения. Надо сказать, что этими двумя случаями мое сексуальное обучение началось и закончилось.

Две-три подобные поездки дали мне возможность чуть-чуть увидеть настоящий таджикский народ и обычаи, величественную природу Памира. Мы не были туристами, нам не показывали специально обустроенные достопримечательности. Мы были просто покупатели.

Таджикский кишлак, каким я его тогда запомнил, совершенно не изменился и через 30 лет. Наверное, он такой и сейчас. «Кибитки» (так называются дома таджиков) разбросаны в полном беспорядке.

В доме, как правило, одна большая комната без окон, с дверным проемом, завешенным какой-нибудь тряпкой. Стены сделаны из «кизяка» - смеси глины и навоза, которым заполняется примитивный деревянный каркас.  Плоская крыша, но которая прекрасно держит воду даже после очень сильных зимних дождей, а засушливой осенью на крышах вялятся виноград, персики, абрикосы на всю зиму.

Во дворе обязательно ишак[15], корова, коза, куры и с ними вместе куча ребятишек, все «погодки». Таджикская семья, я имею виду в жителей кишлака – крестьянина-колхозника, не обременена никаким обычным для европейца имуществом. Нет ни стола, ни шкафа, ни стула, ни одежды, кроме той, которая на них.

Однако я не уверен, что таджик, никогда не бывавший в городе, более несчастен, чем европеец, который тогда уже кое-что всегда имел. Ведь все его соседи живут точно так же, едят и носят только то, что Бог пошлет. Поэтому и таджик, и его сосед афганец, а это почти одно и то же, в этой нищете не чувствуют себя обездоленными людьми.

Ведь «бедность» и «богатство» - понятия  относительные. И именно относительно окружающего их мира, относительно соседей, относительно жизни родственников. Уклад жизни таджиков не изменялся на протяжении сотен лет, и они его считали нормальным. В этом, по-моему, заключается взаимонепонимание между Европейцами и Азиатами. На мой взгляд, и таджики, и узбеки, и афганцы понятия не имеют о выборной демократии, о жизни в благоустроенных городах и т.д. Конечно, я имею в виду сельских жителей, а не богатую городскую элиту, баев-начальников, которых они так же воспринимают, как данность. Но это уже философия, которая выходит за рамки моего рассказа.

Шла война, жестокая, кровопролитная. Первая война, в которой мирное население несло такие же потери, как армия, а  возможно и большее. В каждой семье были свои несчастия, но несмотря ни на что, жизнь продолжалась. Справлялись праздники, каждую неделю в парке, на открытом воздухе показывали новое кино с  журналом из фронтовой кинохроники. Как правило, их автором был знаменитый киножурналист Роман Кармен. Чтобы не платить за вход, мы, дети, смотрели кино с обратной стороны экрана. И все действие видели наоборот, т.е. все действие шло в противоположную сторону, но так же как в природе, люди видят объект в перевернутом виде, но мозг ставит все на место, так и в кино мы привыкли и видели все действие таким, каким его задумал режиссер. Все фильмы нам очень нравились. Это сейчас, когда смотришь фильмы военных времен, то понимаешь, насколько они были наивны и наскоро сделаны. Возможно, они действительно были слабые, а возможно, такими их сделало время. Ведь и большинство беллетристики XIX и начала XX века, которой зачитывались современники, сейчас читать скучно, и они тоже кажутся нам наивными.

В наш город часто приезжали Московские и Ленинградские театры, ведь мы же жили в столице Таджикской ССР! Приезжала Московская оперетта. Я посмотрел "Свадьбу в Малиновке"- хит того времени. Приезжали отдельные небольшие труппы из известных театров, например, Игорь Ильинский или Кторов из МХАТа. Хорошо помню иллюзиониста и гипнотизера  Кио. Он демонстрировал погружение в сон сразу нескольких человек. Внушал им, какую-нибудь ситуацию, на которую «подопытные» реагировали вполне адекватно,  Например, он говорил: «Граждане, наступает сильное наводнение, спасайтесь!» Кто-то лез на колонны цирка, кто-то садился на пол арены и начинал «грести», а одна женщина начала быстро раздеваться под бешеный хохот зрителей, но Кио мгновенно снял гипноз, и ее быстро увели с арены. Кио произвел на меня неизгладимое впечатление.

Постоянно в «Доме Красной армии» проводились лекции о  событиях на фронте и о международном положении.  Такие лекции собирали переполненные залы, в период отступления люди пытались выяснить, где же в действительности проходит фронт. Вопросы были разные, вроде такого:  «Скажите, может быть, вы знаете, а местечко Попельнасты под Полтавой немцы уже взяли?"

После Сталинграда, большинство вопросов были о "Втором фронте". О значении второго фронта и о помощи Америки нам по закону о Ленд-лизе поясню позже.  

Впервые я увидел "студебекеры", наверное, в 42 году в Сталинобаде. Даже на меня они произвели неизгладимое впечатление, не говоря уже о шоферах, которые окружили их плотным кольцом. Они залезали под капот и под машину, дивились трехосной полно приводной схемой, покрышками с глубоким рельефом, а больше всего лебедкой на переднем бампере для самовытаскивания из грязи. Одним словом, это был настоящий вездеход, не виданный  доселе в СССР. Американцы поставляли также доджи, форды и знаменитые легковые тягачи - виллисы, на которые вскоре пересели все командиры от полка до командующих фронтами. Этой лучшей в мире техникой к 43-44г.г. почти полностью была укомплектована Красная Армия. Лучшие средства связи и транспорта, наравне с другими стратегическими поставами, изменили лицо армии и явились серьезной предпосылкой в достижении Победы.

.Возмущение в СССР затягиванием открытия второго фронта, т.е. вторжением союзных сил в Северную Францию из Англии, было сильнейшим не только со стороны правительства, но и всего народа. Все понимали, что этот фронт сразу приблизит конец войны и страданиям народа. Союзники обещали Сталину скорейшее открытие второго фронта и в 42-ом, и в 43-ем, однако открыли фронт лишь осенью 44-го года, когда исход войны был уже очевиден.

В чем же причина затягивания с открытием Второго фронта? По моему мнению, конечно же, не в неготовности войск союзников ко столь крупной операции  как форсирование Ла-Манша, чем Черчилль объяснял отсрочку операции.    Причина вполне политическая. После разгрома немцев в "Курской битве" летом 43г. кризисная точка в борьбе с гитлеровской Германией была преодолена, исход войны в, принципе, был ясен, Черчилль, Рузвельт и Сталин стали задумываться о послевоенном миропорядке, каждый видел его по-своему. Черчилль серьезно опасался,  и не без основания, 10-миллионной, исключительно боеспособной Красной Армии и сильного коммунистического влияния Коминтерна, т.е. Сталина, в будущей Европе.  Черчилль даже предлагал Рузвельту отказаться от идеи вторжения во Францию, а повести наступление с юга через Грецию, Балканы в направлении Польши и Восточной Германии с целью предотвратить вторжение Советских войск  в Западную Европу. Но Рузвельт оказался джентльменом в большей степени, чем политиком, он решил, что обязательства надо выполнять.

Но вернемся к моим воспоминаниям. Интерес к истории и политике возник у меня еще в детстве.  Прекрасно помню сообщение по радио о падении Парижа и ту тревогу, в которую ввергло родителей это событие. Отчетливо помню реакцию дяди Симона, у которого мы тогда жили, на убийство Кирова. "Ну теперь начнется", - тревожно сказал он. Что начнется, конечно, я тогда, в 1934г., не знал, но понял и запомнил, что будет что-то очень плохое. Между прочим, из таких мимоходом брошенных замечаний, недомолвок, интонаций, услышанных в семье в раннем детстве, на мой взгляд, формируется или вернее, закладывается, мировоззрение человека. У меня лично понимание того, что мы живем в диктаторском узурпированном Сталиным мире, и что, если бы жил Ленин, жизнь в стране была бы совсем иной, укоренилось  уже к десятилетнему возрасту.

Исключая Сталина с его репрессиями, наша семья была вполне лояльной к существующей власти и существующему строю. Сейчас это звучит странно, но где-то в начале пятидесятых годов, в разгар антисемитской компании против "безродных космополитов", когда большинство слушателей и преподавателей-евреев во главе с ее начальником генерал-полковником  Котляром были изгнаны из академии, я шел вечером после занятий домой.  Обдумывая сложившуюся ситуацию,  пришел к следующему выводу: "Раз орудия и средства производства находятся у государства, значит еще не все потеряно, а, следовательно, пройдет время и все образуется. Зло будет наказано, а Добро восторжествует".

Не знаю, что мной руководило, врожденное чувство самосохранения, т.е. страх или вдолбленные в мою голову марксистские идеи, а может быть, обычный эффект крайне узкого общественного кругозора или результат воспитания в тоталитарном государстве. Вернее всего и первое, и второе и третье вместе взятое.

С детства я питал склонность к истории и географии. Регулярно слушал по радио последние известия. Искал на карте, где есть Париж, пролив Па-де-Кале, через который англичане эвакуировали свои войска из разгромленной Франции. Или Бирмингем с Манчестером - два английских города,  которые приняли на себя первые воздушные массовые бомбардировки, на подобие дрезденских, четыре года спустя.

После начала Отечественной войны и до ее конца я   ежедневно отмечал на карте изменение линии фронта. Сделать это было не просто, венные сводки «Совинформбюро» в период отступления были столь туманны и завуалированы, что требовались определенные навыки для их прочтения. Через месяц я уже знал: "Ожесточенные бои на Вязьменском направлении" - означает, что Вязьма пала, или: "Немецкие войска ведут ожесточенные бои и, несмотря на колоссальные потери, пытаются в районе г.Калач форсировать р. Дон" - это означает, что немцы форсировали Дон и прорвали фронт и т.д.

После Сталинграда, когда наши войска, в основном, вели наступательные операции, фронтовые сводки стали более четкие,  события в них отражались значительно подробнее. К великому сожалению, я не сохранил этих несколько карт, а они смогли бы сейчас  возродить массу мелких, но характерных воспоминаний, однако молодость беспечна и редко заботится о своем   далеком будущем.

Когда меня принимали в Комсомол (Коммунистический союз молодежи), организацию, в которую должен был вступить каждый юноша и девушка после 14 лет, то на бюро райкома или каком-то другом приблизительно бюро мне, как и другим принимаемым, задавали вопросы естественно о положении на фронте такого типа: "А каких командующих ты знаешь?" Ко всеобщему удивлению, я смог назвать всех командующих фронтами, многих командующих армиями не только нашей армии, но и союзников. А на вопрос: "Где проходит в данный момент линия фронта?" - назвал все более или менее крупные города на всей линии фронта от Карелии до Одессы. Больше меня ни о чем не спрашивали и назначили проводить политинформации в своем классе, чем я очень гордился.

 

Фото автора с комсомольского билета. 1944 год. Сталинобад.

 

Феномен такой односторонней памяти, мне кажется, сродни памяти поэтов, которые запоминают свои стихи и стихи других поэтов буквально с одного прочтения. Географические названия, фамилии исторических героев, хронологические даты, фамилии действующих и прошлых политиков, любые цифровые данные я запоминал очень легко.

Например, уже в зрелом возрасте,  делая  доклады на годовых балансовых комиссиях, я мог без бумажки доложить комиссии все численные показатели деятельности УНР, которым командовал, за год. Не буду углубляться в скучные детали, но это - пара страниц почти сплошь цифрового текста. В то же время я всегда страдал от плохого запоминания имен, отчеств и фамилий знакомых, коллег по работе, бригадиров и рабочих на стройках. Часто это обстоятельство мешало мне в установлении необходимых контактов и доверительных отношений с коллегами и подчиненными, что очень важно в работе. Вот такие причуды памяти!

Время шло, я вступил в полосу переломного возраста, который принес бы мне, по всей вероятности, большие неприятности и изменил бы в корне всю мою жизнь. В 7 или 8 классе я попал в компанию ребят, мягко говоря, примитивного мышления и самых низких побуждений. Там я первые выпил вино, впервые выкурил закрутку "плана" или гашиша, как «новообращенный» стоял на "шухере" во время краж.

Об этом периоде у меня нет никакого желания вспоминать, кроме отвращения и самоунижения оно других чувств во мне не возбуждает.

Спасла меня и всю мою дальнейшую жизнь, конечно же, мама. Она, насколько я помню, со мной никаких душеспасительных бесед не вела, наверное, понимала, что улица в этот период имеет определяющее влияние. Единственный выход она видела в возвращении в Москву.

Сделать это было совсем не просто. По каким-то причинам реэвакуация в Москву была запрещена. Для возвращения требовался вызов какой-нибудь организации и наличие жилплощади. Благодаря дальновидности старшего брата Льва в 1941г., перед вторым отъездом на фронт, он оформил "броню" на нашу комнату и опечатал ее. Таким образом, комната наша сохранилась. Но вызов получить нам было просто неоткуда. Тогда, по-видимому, от отчаяния мама написала письмо лично Сталину. О чем она писала, я не знаю, мать никогда об этом мне не говорила. Удивительно то, что через месяц к нам домой явился офицер из военкомата с уже оформленным разрешением на въезд в Москву,  с воинскими бесплатными билетами в плацкартном вагоне, что само по себе было фантастикой, и с подъемными деньгами по офицерской норме. Он пришел с заверением, что они сами, т.е. военкомат нас перевезут и посадят в вагон. Вот такая сказочная история произошла с нами. Мне кажется, что не последнюю роль здесь сыграла компания, в которую я попал и, конечно же, те потери, которые понесла наша семья в этой войне.

 

Отъезд в Москву

 

Стояла весна 1944 года. На сборы нам дали недели две-три. За это время надо было закончить, вернее, получить табель об окончании восьмого класса - это главное. В школе мне сказали, что если я сдам учительнице, той самой "биссектрисе" собеседование по математическим дисциплинам, и еще по литературе, истории и географии, то мне выдадут полный табель. Мне пришлось крепко потрудиться. Подтянуть меня по алгебре, геометрии и тригонометрии взялся один парень - Илья из 10-го класса, тоже москвич и тоже с нашей Кропоткинской улицы. Буквально за две-три недели он вдолбил в меня заново весь математический курс за 8-ой класс, да так просто и понятно, что с тех пор я перестал бояться математики, а наоборот полюбил эту науку. С историей и географией, как я уже говорил, у меня было все в порядке. А вот с русским у меня всегда были проблемы. С матушкой я написал за это время десять, а может быть и пятнадцать диктантов, но проблемы остались. Самое же  обидное было в том, что из-за уважения к маме, а  в школе ее  уважали и жалели, практически никто меня ни о чем на экзаменах не спрашивал, а просто выдали табель и пожелали счастливого пути. А я остался стоять "как дурак с чистой шеей" из известного анекдота – зря учил!

После всех треволнений, суеты и сборов приехала "полуторка", так назывался 1,5т. грузовичок, и отвез нас на вокзал. Тот же капитан разместил нас на полках вагона, и мы двинулись в обратный путь в Москву, прожив в эвакуации целых три года.

В поезде устроились мы прекрасно: мама на нижней полке, я - на второй, вещи, на третьей. В дорогу выдали рейсовые «хлебные» карточки, они были по норме меньше, чем рабочие, но больше иждивенческих. Незадолго до отъезда мы получили известие о гибели моего второго брата Георгия, мама переживала эту последнюю смерть исключительно тяжело. Она слегла от полной потери сил, наверное, от депрессии и нервного срыва. Все последние приготовления пришлось делать мне. В дороге я должен был "отоваривать" карточки. Эта процедура, надо сказать, была самой ответственной, в какой-то степени опасной и, понятно, самой существенной. На больших станциях были организованы специальные продовольственные пункты. Поезд, как правило, останавливался не на первом пути, а на третьем или пятом, смотря по размеру ж/д. узла. Сколько длится остановка, тоже никто не знал, правда, проводница обычно объявляла: "Через полчаса, чтобы все были не месте". И вот начинался чемпионский бег с препятствиями. То путям, то под вагоном, то через тамбур товарняка, то вдоль путей, ориентируясь на вокзальный флаг или купол, неслась армада пассажиров с чайниками и сумками, постоянно соображая в какой стороне от вокзала находится продпункт. От правильной ориентации во многом зависел успех дела. Ведь надо было прибежать одним из первых, чтобы успеть "отовариться" и захватить все, что еще осталось, а главное хлеб. Вот такой своеобразный "естественный отбор" приходилось ежедневно испытывать. Мне было уже 16 лет,  я был очень мал ростом, но видимо, юрким. Проползти под вагоном, перепрыгнуть через сцепку, для меня не составляло труда,  бежать на короткие дистанции мне то же было легче, чем грузным женщинам и старикам. Такие соревнования приносили мне моральное удовлетворение, я действительно оказывался в очереди, как правило, в первой десятке. Обратный бег был не менее захватывающим зрелищем. Ведь никто не знал, сколько времени поезд будет стоять на этой станции. Проводница предупреждала, что за 5-10 минут поезд даст три гудка, но ведь гудели многие паровозы. Бежать обратно было еще труднее: в одной руке "авоська" (плетенная из шнурка сумка, названная так, как символ надежды: авось в этот день удастся что - нибудь достать) с продуктами, в другой - чайник с кипятком, а препятствия оставались прежние. Вот тут-то преимущество малого роста уступали силе и большому росту. Обратно я буквально приползал от изнеможения. Для того, что бы перелезть через сцепку, нужно было оставить чайник, перелезть или подлезть под вагон с авоськой, вернуться за чайником и проделать эту операцию еще раз и столько раз, сколько стояло составов на пути к  родному вагону. При этом приходилось постоянно бояться, как бы состав во время переползания не двинулся с места. Вот такая была гимнастика пару, а то и больше раз, пока не отоваришь карточки  этого дня.

На второй или третий день мы прибыли на главный путь  Ташкента. Радость великая! Выскочил из вагона и тут  же  продпункт и титан с кипятком. ( «титан» - устройство для кипячения воды.) В ту пору воду в вагоне не кипятили, наверное, экономили уголь, электричества тоже не было, но в торцах вагона горели свечки в стеклянных коробках для освещения прохода.

Матушка моя никак не могла оправиться от болезни. Да еще к нам в вагон, несмотря на то, что  все места были заняты, народ все набивался и набивался. Меня уже переселили на третью багажную полку, а на мое место легла мать с маленькой девочкой. Маму не трогали, но на ее постели приходилось сидеть всем, где-то же надо было  кушать. Во всех проходах и тамбурах сидели, а то и стояли таджики или узбеки, мужчины и женщины с маленькими детьми и узлами. Почти на каждой станции начиналось целое переселение народов, с криком и гамом одни выходили из вагона, другие его штурмовали, не давая первым выйти.

Где-то в пути ко мне на полку забрался здоровенный старшина, ехал он на фронт. Я уже упоминал, что в ту пору был совсем маленький и щуплый, так что  вдвоем мы вполне умещались. Старшина тут же взял надо мной шефство: он научил меня курить. "Ну, что это за солдат без цигарки", - увещевал он меня. И научил-таки меня курить махорку. [16] До этого я стойко сопротивлялся курению, хотя в кругу моих товарищей уже все курили.

Конечно, за два дня я перезнакомился со всеми ближайшими соседями, и мы, человек пять-шесть, составили кооператив взаимопомощи. Теперь  все, что мы приносили из продпункта, и все, что покупали у торговок на платформах, передавалось в вагон через окна, кому-нибудь из нашего кружка. Одни оставались сторожить места ушедших за добычей, другие занимали место в очереди за продуктами и к титану за кипятком. Иллюстрация тезиса, что коллектив сильнее индивида.

Как обычно, на платформе в Ташкенте я занял очередь у палатки за хлебом, спокойно стоял и о чем-то задумался, наверное, о своем будущем. О том, чем мне заняться в Москве,  учиться ли мне дальше в 9 классе, но на какие деньги жить? Если пойти работать, то куда? Но, возможно, я думал вообще о бренности всего сущего, к чему был и тогда и до сих пор склонен. Короче говоря, я задумался, держа карточки в руках, а какой-то мальчишка, при всем честном народе, вырвал их и скрылся. Это была настоящая трагедия, глубину которой я даже сразу не осознал.

Добрался я до своего вагона весь в слезах. Было начало месяца, денег почти не было, только подъемные, но без карточек их могло хватить разве что на неделю, и то - впроголодь. А нужно было приехать домой и дома дожить до нового месяца, чтобы получить новые иждивенческие карточки, на которые тоже прожить почти невозможно. Я даже боялся рассказать матушке, в ее-то состоянии, о таком несчастье.

"Мир не без добрых людей", - банальное, но верное утверждение! Первой меня увидела в таком виде проводница. "Что случилось, Толя?"  Я ей все рассказал. "Вот послушай меня, я тебе помогу. Сколько у вас есть денег?" Я ответил. "Скоро будет станция Янге-Юль,- начала проводница, - там ты должен на все деньги купить яблоки, затаришь их во  все наволочки и узлы, я покажу как. Когда приедем в Аральск, яблоки обменяешь на соль, получишь не меньше, чем 15 кг. Я тебе там опять подскажу. Не доезжая до Куйбышева, (Сталин очень любил переименовывать города в честь своих любимых жертв), который теперь снова зовется – Самара, всю соль продашь и купишь опять на все деньги масло не меньше 3 кг.  Твое масло я  положу в холодное место под вагон. В Москве масло продашь на Немецком рынке и из этих денег отдашь мне долг за то, что я буду вас кормить в дороге. Оставшихся денег должно вам хватить до новых карточек". С помощью проводницы, к сожалению, я забыл ее имя, мы полностью выполнили всю программу, дожили до нового месяца, и я даже купил себе новую кепку на том же Немецком рынке. Вот пример, когда голодному  дают не рыбу, но удочку, чтобы он сам, своим трудом, смог добыть себе пищу. Если этот пример осмыслить более широко, то мы увидим, что наша проводница применила к нашей семье по существу  настоящий «план Маршала». Она выделила мне кредит, и заставила или научила, как им наиболее рационально распорядиться. Эта добрая женщина вывела нас из безвыходного положения и сама не осталась в накладе.

Мы приехали домой, и сразу встали перед массой проблем. Маме было тогда 53г. до пенсии надо было доживать еще три года. Но наша соседка Мария Самойловна, химик по специальности, женщина очень энергичная и решительная, не долго думая, взяла паспорт у опешившей матушки и через одну минуту вынесла паспорт с датой рождения не 1892, а 1890г. да так, что ни одна экспертиза не в состоянии была бы это обнаружить. Такой откровенный подлог, конечно же, матушку смутил и взволновал, но делать нечего, ведь жить как-то надо. Та же Мария Самойловна взялась помочь оформить пенсию за погибшего младшего сына Юру (его фронтовой оклад оказался больше, чем у Льва и у отца, по-видимому, потому, что он был личным гвардейцем и получал 30% доплату). Соседка сделала это так быстро,  что с нового месяца мама получила и карточки и, хотя небольшую, помнится 300р., но все-таки пенсию.

Все это было поздней весной или летом 1944г.  Не все мои старшие товарищи вернулись с фронта домой. Кроме моих братьев погиб Сережа-маленький, в отличие от Сергея – большого, который вернулся крепким и здоровым. Из довоенных дворовых друзей: Володя, жил там же этажом ниже нас, Деррик жил у своей тетки, в другом районе Москвы. Но об обоих я уже рассказывал, не буду повторяться. Я же посвятил все лето поиском своего места в жизни. Восьмой класс я закончил еще в Сталинобаде.

Было ясно, что в школе учиться я не смогу из-за безденежья. Надо было искать учебу, сразу совмещаемую с оплачиваемой работой, или такую, где платили бы стипендию. Мне посоветовали идти в электромеханический техникум при Московском метрополитене, но оказалось, что стипендии там не давали. Тогда я вспомнил, что рядом с моим домом до войны была артиллерийская спецшкола и сразу решил, что в сложившихся обстоятельствах единственным выходом может быть только продолжение семейной традиции – служба в армии

 Я подал свои документы во Вторую московскую артиллерийскую спецшколу. Попал во вторую батарею.

 Спецшколы созданы были году в 36-38 годах по подобию бывших  в царской армии кадетских корпусов. Сами спецшколы в свою очередь явились прообразом будущих Суворовских и Нахимовских училищ Советской армии, возникших несколько позже.

Спецшколы были двух типов: артиллерийские и авиационные. Обучение в них велось  только по программе трех старших классов средней школы – восьмого, девятого и десятого.  Группа классов каждого возраста объединялась в «батарею», как в артиллерии,  соответственно 3-я, 2-ая и 1-ая батареи. После окончания старшей – 1-ой батареи выпускники направлялись прямо в военные училища. Учащиеся спецшкол носили военную форму офицерского образца.

Учеба в спецшколе начиналась, как и в обычной школе с 1 сентября. А пока я восстанавливал старые знакомства, посещал родственников. В это же время я пристрастился к чтению, что составляет до сих пор основу моего интеллектуального существования.

Летом того же года, после разгрома немецких войск в Белоруссии и пленения огромного количества войск Сталин решил показать немцам Москву, раз уж они не смогли посетить ее в 1941-ом. Пятьдесят тысяч военнопленных провели строем по 10 человек в шеренге почти по всему Садовому кольцу от Белорусского вокзала до Ярославского. Я наблюдал процессию, стоя на Зубовской площади. Впереди шли человек 20 генералов, за ними, наверное, целый батальон полковников, далее тысячи офицеров и замыкало шествие 40 тысяч солдат. На площади, через мощный репродуктор комментировал этот "парад", как мне помнится, сам Левитан[17] и несколько известных военных корреспондентов.

Позже я читал, что москвичи сопровождали пленных очень выдержанно и корректно, однако я помню и злобные выкрики, и плевки, и злобную иронию, разве что не кидались камнями, их просто не было под руками, да и охрана стояла почти сплошной шеренгой. Такое поведение понятно, каждый москвич в той или иной степени пострадал в этой, еще продолжавшейся войне. Все  "представление" производило очень сильное впечатление. Я всматривался в понурые лица солдат и не мог найти следов дикого варварства, о котором мы уже тогда знали. Теперь, по прошествии многих лет после войны, психологи создали целую науку поведения толпы и человека в толпе. И сегодня мы наблюдаем те же процессы в толпах совершенно озверевших фанатиков мусульман. Нет никакого сомнения в том, что в случае поражения Израиля в противостоянии исламскому миру, все евреи поголовно будут вырезаны или утоплены в море,  чего, в прочем, не скрывают вожди исламского мира. А жестокость скинхедов, а дикость футбольных "Фанов"? Все это показывает, что человек в толпе теряет свою индивидуальность и полностью бездумно подчиняется воле вождя вне зависимости от национальности.

 

Между тем подошла осень.  Меня приняли сразу во 2-ую батарею, т.е. в 9-ый класс. Мои соученики уже знали строй, получили кое-какие артиллерийские знания, главное: уже чувствовали себя военными людьми,  новичку же было тяжело.

Школа только что приехала из эвакуации, кажется из сибирского Бийска, там находились  на т.н. «казарменном положении».  Вместе жили, вместе мерзли, вместе голодали. Начальника школы звали Папа Крейн, так принято было тогда называть в армии любимого командира. Одним словом, я сразу попал в среду необычную и чуждую. К тому же мне выдали не шинель, а шинелеобразную короткую куртку с погонами. Такой одежды ни до, ни после я никогда в армии  не видел, и очень ее стеснялся. Только к новому году я все-таки получил настоящую поношенную офицерскую шинель и успокоился. Никакого насилия или издевательства по отношению к себе со стороны "дедов" я не ощущал, да и слова такого в обороте в то время не было. Наоборот один парень из старшей батареи Виталий Горячев взял меня под свое покровительство, уж не знаю, по своей ли воле или по приказу командира дивизиона, но он меня многому научил, многое рассказал. Лет через пятнадцать, когда я уже служил в Москве и строил военный комплекс, мы встретились с подполковником Горячевым, только что назначенным начальником одного из корпусов этого комплекса.

Но все это было значительно позже.

Жили по домам, но в школе нас кормили обедом и еще давали офицерский сухой паек для завтраков. Жить стало легче, но учиться тяжелее, требования, особенно к математике были высокие, да и к другим предметам тоже. Мне после Сталинобадской школы с многомесячными перерывами на «хлопок» и систематического недоедания пришлось очень тяжело. Жесткая дисциплина, продленный день. Командир батареи не признавал никаких особых педагогических приемов, а рубил с плеча все, что обо мне думал. Поэтому убирал класс  чаще других и туалеты тоже.  Я очень его боялся. Тем не менее,  успешно закончил вторую батарею и перешел в первую, иначе говоря, перешел в  выпускной 10 класс.

Фото. Автор перед зданием артспецшколы на Остоженке. 2002 год.

 

Зимой 1945г. в СССР приезжал генерал де Голь - легендарный руководитель всего французского сопротивления. Он договаривался со Сталиным о достойном месте Франции в послевоенном устройстве Европы и установлении  дипломатических отношений с Советским Союзом. В порядке ознакомления с Москвой де Голь посетил нашу спецшколу. Была устроена торжественная встреча. Весь личный состав выстроен в виде каре на плацу. Гость произнес речь, но мне запомнилась только его тонкая и длинная фигура и необычной формы фуражка в виде кастрюли с козырьком.

 

День Победы

 

День Победы я встречал на Красной площади.

Поздно вечером 8 мая Юрий Левитан объявил по радио о подписании акта о безоговорочной капитуляции Германии и прекращении всех боевых действий – ПОБЕДА! Вся Москва бросилась на Красную площадь. Моментально заполнила весь центр: Манежную и Театральную площади, Площадь Революции, Охотный ряд, улицу Горького и все другие прилегающие улицы. Не помню, в эту же ночь был салют из 220 орудий и фейерверк или на следующую, но в ту ночь никто не спал. Радовались и плакали, пели и танцевали, качали всех встречных военных, не глядя на чины. Целовались от радости друг с другом незнакомые люди мужчины и женщины Такой всеобщей неподдельной радости и эйфории никогда после не видел и сам не переживал. Подъем был потрясающий

На Манежной площади, на самом почетном месте: напротив Кремля, в ту пору  находилось американское посольство, все его сотрудники стояли на балконе и взаимно приветствовали друг друга, американцы и москвичи. Я как раз в это время был недалеко от их здания, когда американцы притащили целый мешок конфет и начали их выбрасывать в толпу. Конечно, каждый захотел бы отведать американских конфет. После в газетах и по радио разные ханжи, конечно, по поручению, обвиняли  американцев, упрекая их в стремлении унизить советский народ. А в принципе, это общепринятый в Европе обычай, который мы в Германии через 60 лет наблюдаем каждое Рождество и во время карнавалов.

Несколько слов хочется сказать по поводу системы информации населения о положении на фронтах В.О.В.

Сразу после начала войны было создано специальное государственное агентство «Совинформбюро», руководил им зам. наркома иностранных дел С. Лозовский. В состав агентства почему-то входил и Еврейский антифашистский комитет. Это обстоятельство  перед смертью Сталина стоило Самуилу Лозовскому жизни, как и всему еврейскому антифашистскому комитету. 

Сообщения «Совинформбюро» печаталось всеми газетами на первой полосе и передавалось по радио. Это были единственные сообщения. Но так было только до победы в Курской битве. После взятия Орла и Курска впервые победа была объявлена не через упомянутое агентство, а в виде приказа Верховного Главнокомандующего И. Сталина. В приказе открыто перечислялись все армии и их командующие, командующие фронтов, участвовавшие в Орловско-Курской операции. Объявлялись благодарности крупным военачальниками и особо отличившимся командирам дивизий. Соединениям и полкам присваивались звания "Гвардейских" и почетные наименования городов, при взятии которых эти дивизии особо отличились, а также объявлялось о награждении полков и соединений орденами. Кроме этого "в столице нашей Родины городе Москва", именно такое словосочетание применялось в приказах, назначался артиллерийский салют в честь победителей, причем количество орудий было пропорционально стратегической или политической важности достигнутой победы. Салют обязательно сопровождался фейерверком, именно его-то в народе и называли салютом. Эта форма поощрения армии и ее командиров оказалась очень важным психологическим инструментом, кроме того, страна, наконец, узнавала своих героев. Читал эти приказы по радио только Юрий Левитан. Когда  мы слышали его голос, сразу говорили:  "Вот взяли еще один крупный город", - или: "Наверное, взяли Киев"

1944год, война, очевидно, приближается к своему концу, в Москве чуть ли ни ежедневно производятся салюты в ознаменование крупных военных побед. Наконец после длительных проволочек и отговорок, Союзники в июле 1944г ворвались с огромными силами в Нормандию (север Франции), а уже  24 августа Французская армия освободила Париж. Париж, многовековая символическая и культурная столица Европы, не подвергся военным разрушениям. Французы в 1940г. отказались его защищать и сдали без боя, как они говорили, чтобы не подвергать разрушению мировые культурные ценности, сосредоточенные в его музеях, и это понятно. Но совершенно не объяснимо, что немцы по этим же причинам без боя Париж оставили. Рассматривая карту боевых действий в районе Парижа, становится ясно, немцы вынуждены были срочно оставить Париж, чтобы не попасть в огромный котел. Но тем ни менее они ушли, не разграбив ничего,

Столь быстрому продвижению Союзников во Франции, безусловно, способствовал полный разгром и даже развал Восточного фронта немцев. За весну и лето 1944г. Красная Армия разгромила все немецкие армии, действующие на Восточном фронте.  Немецкая полевая армия по личному составу, вооружениям и полосе боевых действий равнялась фронту в Красной армии.

Мне кажется, вопросу приоритета той или иной страны в окончательной победе Союзных сил над фашистской Германией стоит уделить немного внимания.

Существует два взаимоисключающих мнения:

- Великую Отечественную войну фактически в одиночку выиграл СССР. Помощь союзников: США и Англии по отношению к объему военного производства СССР  была незначительной. Открытие Второго фронта, во Франции, решающего значения не имело, так как к этому времени (июль 1944г.) судьба войны была уже решена на Восточном фронте, где Красная Армия одержала победы в самых крупных и самых кровопролитных битвах во всей мировой истории.

Второе мнение: без помощи Союзников Советский Союз не смог бы одолеть Германию. Решающим же событием Второй Мировой войны, приведшим к Победе, была операция "Оверлод" («Вторжение») - открытие второго фронта.

Конечно, я привел крайние точки зрения, имеющие хождение соответственно в России и на Западе.

Истина, как обычно, лежит посередине.

Да, действительно, по Ленд-лизу:[18] шла колоссальная помощь - поставки автомобилей-вездеходов: студебеккеров, доджей, фордов и знаменитых виллисов, продуктов высококалорийного питания, паровозов, вагонов… . Всего не перечислишь. Список составляет несколько тысяч наименований. Эта помощь пришлась на конец 1942-1945г.г. В 1941, в момент наибольшего поражения Красной армии, помощь еще не поступала, но в конце года начались поставки средств связи, в особенности, средств радиосвязи, практическое отсутствие которых привели в 1941г. к полной потере управляемости войсками и послужило одной из причин столь масштабного поражения. Ни самолеты, ни танки Красной Армии не имели в ту пору радиосвязи, и управлять ими в бою было невозможно. А линию прохождения  фронта, по воспоминаниям наших генштабистов, офицеры Генштаба определяли, сутками обзванивая по междугороднему телефону почты и сельсоветы.

Американцы же, в первую очередь поставляли нам те изделия, которые были совершенно необходимы для выпуска боевой техники на вновь строящихся эвакуированных заводах. Например, поставка 400 станков для танковой и авиационной промышленности или массовые поставки алюминия для авиации, броневых листов для танков и легирующих материалов для металлургии. Были поставлены миллионы километров электрических проводов и кабелей, без чего восстановление эвакуированных заводов было бы невозможно

Все эти поставки, конечно, ни по тоннажу, ни по стоимости не идут ни в какое сравнение с объемом выпуска собственной промышленности, но без этой помощи ни единого танка или самолета выпустить было бы вообще невозможно. Конечно, никакая помощь в каком бы объеме она не была бы оказана, без самоотверженного труда советских людей в тылу, без совершенно необычайных объемов перевозок во время эвакуации: людей, заводов, скота и прочего и прочего, всего просто охватить невозможно, без этой титанической работы - никакая помощь не привела бы народ к Победе.  Все это было сделано в условиях потери огромной и самой населенной промышленно развитой части страны. Я думаю, в мировой истории ничего подобного никогда и никем сделано не было. Вот этим можно и нужно гордиться.

Я пишу все это для того, чтобы опровергнуть довод людей, принижающих помощь по Ленд-лизу до степени мелкой подачки. Сравнивая, например, поставку 5 тысяч самолетов из Америки и Англии с 30 тысячами выпускаемых нашей промышленностью в 1944г. Или приводят соответствующие цифры по танкам, но при этом, проходя мимо полученных 300 тысяч автомобилей и огромного количества современных средств связи, что и обеспечило, в конечном счете, высокую мобильность и маневренность наших войск. Без этого немыслимы были бы решающие победы Красной армии в Курской битве и полный разгром немецких войск в 1944 году.

Советская военная историография почти ничего не говорит о знаковой победе маршала Монтгомери над танковой армией генерала Роммеля в августе 1942г под Аль-Аламейном.

Успешное наступление Роммеля в Африке, почти до Каира, безусловная поддержка Гитлера арабским населением, могла привести к потери союзниками всего Ближнего востока. К  вступлению в войну Турции на стороне Германии, и неограниченному доступу держав «оси» к аравийской нефти, а в конечном счете, к коренному изменению всей военно-политической обстановки во 2 мировой войне. Победа под Аль-Аламейном в ноябре 42г. была первым,  после московского( декабрь 1941г.), поражением немцев с начала войны и привела затем к капитуляции в марте 1943г. всей двухсотпятидесятитысячной  Африканской итальянско-немецкой армии из который сто сорок тысяч составляли немцы.

Сама подготовка союзников к высадке во Франции, правда немцы ожидали и готовились к вторжению в районе Кале, а не в Нормандии, где пролив достигает 200км, заставляла Гитлера держать во Франции в боевой постоянной готовности треть своих вооруженных сил. Справедливости ради, надо сказать, что открытие Второго фронта Союзники, задержали, по меньшей мере, на полгода, а то и на год. Но это уже политика, а не стратегия. Второй фронт, а до этого вторжение в Италию и Южную Францию, бесспорно, приблизил День Победы и, кроме того, не позволил Гитлеру снять ни одного солдата из всей Западной Европы для латания дыр на Восточном фронте.

Надо напомнить и о массовых воздушных налетах Союзников на крупные промышленные города, профильные заводы и ж/дорожные узлы Германии, начиная с 1943 года, что снизило выпуск боевой техники и маневренность войск.

Все это я пишу не для принижения роли СССР в Победе над странами "Оси", ее принизить просто невозможно, но для того, чтобы, гордясь собственным подвигом, мы научились уважать усилия наших союзников в общей ПОБЕДЕ.

                             

          Раннее детство. В Москву! Ногинск. Москва. Наша семья, 1937 год. О предвоенных праздниках. Об играх и игрушках. О сороковом годе.

 

Служба в армии.