© Автор: Анатолий Абрамович Тиктинер, 2004-2008 годы

 

Воспоминания:  мысли и факты

Продолжение главы 3 о службе в армии: Север!

 

К началу раздела

 

К оглавлению мемуаров

 

 

 

Наутро наскоро позавтракав и приведя себя в порядок после  дороги, мы, вновь прибывшие офицеры, как положено пошли представляться начальству. УВСР[1] находилось в 10 минутах ходьбы по деревянной дороге со множеством прогнивших или отсутствующих брусьев. Идти с непривычки было трудно и даже опасно. Позже мы как-то приловчились и знали наизусть все опасные места,  но в первый раз просто прокляли эту дорогу. Из-за дороги мы даже не могли осмотреться как следует, не заметили ни окружающей природы, ни поселка, в котором должны были прожить ближайшие годы.

Начальник управления подполковник Грачев принял нас радушно и это понятно, до нас он руководил строительством при помощи уже упомянутых мной Дементьева и Пелермана, причем последний был начальником планового отдела. Ни главного инженера, ни начальника производственного отдела, ни прорабов, ни начальников участков - никого в управлении не было. Правда, из Архангельска иногда присылали в помощь кого-нибудь «в командировку», но командированный и есть командированный - пользы от него, человека временного, как правило, мало.

В кабинете, мы, пять человек по привычке выстроились по ранжиру. Подполковник Грачев явно формально расспросил каждого о семье и о наших пожеланиях. Затем, не предложив даже сесть, немедленно произвел всех нас - инженеров без всякого опыта в большие начальники, наверное, от безысходности. Самого высокого ростом назначил начальником производственного отдела (подполковничья должность!), следующих четырех - начальниками строительных участков (майорские должности).

Самое лучшее для нас самих было бы поработать мастерами или прорабами под руководством опытного руководителя, набраться опыта. Или, даже став начальниками, иметь хотя бы в подчинении опытных прорабов или мастеров, пусть и не инженеров, или, на худой конец, профессиональных рабочих, но, увы - ничего подобного в нашем распоряжении там  не оказалось.

Вот так начала разворачиваться довольно большая стройка для размещения авиационной дивизии и полка связи. В задачи моего строительного участка на первом этапе входила постройка нескольких монолитных шлакобетонных казарм, деревянной солдатской столовой, клуба, деревянных дорог и тротуаров, водозаборных сооружений и примитивного хлебопекарного заводика. В перспективе на моем участке значилось больше сотни объектов: сборно-щитовые домики, их называли  «финскими», двухэтажные дома, рубленные из бруса, кирпичный двухэтажный клуб, шлакобетонные казармы, дороги, водопровод и другие коммуникации. На одном строительном участке работал целый батальон солдат – 500 человек.

Наутро я принял «дела» от какого-то прикомандированного майора, которого в последствии никогда больше не видел, хотя проработал в этой системе на Севере более 6 лет.

«Принял дела» это сильно сказано – никаких «дел», собственно говоря, и не было. Кое-где оказались вырублены в тощем предтундровом заболоченном осиновом лесу площадки под будущие сооружения. Повсюду были навалены огромные кучи паровозного шлака для бетона, а главной достопримечательностью стройки была непролазная грязь. Вся местность на многие километры вокруг Архангельска – сплошные болота. Глубина торфа мессами доходит до 6 метров. И хотя место для строительства было выбрано на некотором возвышении, все равно по целине проехать на машине можно было только в одну сторону.

На ближайшей железно-дорожной станции прямо под откосом валялось несметное количество строительных материалов. Ничего «принять» я не мог, так как принимать было не от кого.

Не было ответственного предшественника, не было кладовщика, да и пересчитать, что-либо было практически невозможно. Вот тут-то и сказалась моя полная неопытность. Я принял все по бухгалтерским документам вместо того, чтобы настоять на полной инвентаризации имущества. Заодно  при приемке следовало рассортировать и уложить все в каком-то порядке. Но ни у меня даже мысли такой не возникло.

Комары – живодеры. О них надо сказать отдельно. Безусловно, к обычным насекомым этих монстров отнести невозможно. Они были раза в два больше подмосковных и встречались раз в сто чаще.

Естественно, никаких сеток или мазей для защиты от кровососов не существовало. Все ходили, сидели, лежали и, кажется, спали, обмахиваясь ветками. Но местные жители, их было всего несколько человек, жили себе спокойно, видимо, они приелись комарам и их, казалось, не трогали. Через пару лет и мы комарам тоже приелись.

Однажды в летнюю пору из Москвы приехала проверочная комиссия. Сообщение, как известно, «пренеприятное». Хотя к этому времени управление было уже расформировано, все руководство показом собственно строительства возложили на меня одного. Чтобы побыстрее избавиться от непрошенных гостей, я предложил им начать осмотр стройплощадки со строительства водопровода, который шел лесом. И не просчитался. Уже через 15-20 минут подполковник – начальник инспекции говорит довольно раздраженным тоном:  «Я думаю, нам дальше идти незачем, и так все ясно, а дел у нас еще масса». После чего вся комиссия  быстро добежала до машины и отбыла в Архангельск.

Я уже упоминал, что на моем строительном участке одновременно строилось 20, а то и 30 объектов. При нормальных обстоятельствах и заполненных штатах ИТР[2] ничего сверхъестественного в этом не было бы, но я был единственным ИТР, и конечно, полностью «зашился» в делах. Я не успевал следить за качеством, о таком контроле даже и не вспоминал, но не успевал совершенно обязательных вещей: например, вовремя сделать геодезическую разбивку сооружений. Не успевал распределить транспорт, обеспечить каждое подразделение материалами, одним словом наступил полный коллапс.

И вот однажды, во время обеда, подходит ко мне командир батальона подполковник Штыркин. Это был, на мой взгляд,  выдающийся человек. Он пешком прошел всю войну от Брестской крепости до Майкопа и обратно от Майкопа до Праги. Несколько раз был ранен. Начал войну простым сержантом, закончил подполковником – заместителем командира стрелкового полка. Имел четыре ордена Красного знамени, не говоря наградах более низкого ранга. Правда писать он практически не умел, даже резолюции на текущих бумагах писал за него начальник штаба батальона, а Штыркин их только подписывал. При этом подполковник Штыркин обладал незаурядным умом, практической сметкой, умел без крика и угроз подчинить себе и большой коллектив, и любого, даже самого отъявленного разгильдяя. Внешне  был он представительный, высокий, толстоватый человек, лет сорока, с большой головой и мясистым лицом. Я был тогда его полной противоположностью: небольшого роста, щуплого телосложения, выглядел очень молодо – лет на 5 моложе своих двадцати пяти. Я даже отрастил жиденькие пшеничные усы и стал курить трубку, чтобы хоть как-то избавиться от неприличной немалому начальнику молодости.

Так вот, подходит ко мне Штыркин и очень тактично, чтобы не унизить моего достоинства, ведь по статусу я был его начальник в области строительства,  говорит: «Толя, давай будем ежедневно вместе объезжать все объекты, ты будешь ставить задачи, а я обеспечивать их исполнение».

Я с радостью согласился. Фактически наши роли полностью поменялись, он стал сам всем командовать, а я наконец смог скрупулезно  делать разбивку сооружений, следить за бетонированием и выполнением других важных элементов зданий, т.е. стал по довоенной терминологии «техноруком» при командире батальона.

Ежедневно в шесть часов утра Штыркин заезжал за мной на одноконной бричке и мы отправлялись в объезд всех строек. На каждом участке нас встречал командир роты. Мы вместе обходили  все  объекты и Штыркин, а не я в большинстве своем делал замечания по объему выполненных работ и даже по качеству и по порядку на стройке, затем Штыркин же ставил задачи на день или неделю. Он отменно знал своих людей,  всегда знал, кого и на каких работах лучше использовать.

Напомню, шел 1952 год, Корейская война[3]  близится к окончанию. Поэтому два слова об этом первом послевоенном столкновении двух миров, двух мировоззрений: евро-американского - демократического и евро-азиатского - автократического.

После окончания в сентябре 1945 года разгромом Японии Второй мировой войны между СССР и США было достигнуто соглашение о разделении сфер влияния и разделу Европы. В Корее линия раздела походила по 38-ой параллели. Севернее этой линии зона советско-китайского влияния, южнее - американского. К 1949 году, также как и в Европе, на территориях влияния противоположных идеологий сформировались государства соответствующих противоположных политических устройств.

Северная Корея назвалась КНДР, южная - Корейская республика. Северокорейский диктатор Ким Ир Сен поставил своей целью, конечно с согласия и с поощрения Сталина и Маодзедуна, захватить весь Корейский полуостров. Не вдаваясь в историю конфликта, скажу только, что на первом этапе северяне действительно захватили почти весь полуостров. Однако, благодаря тому, что при обсуждении этого конфликта в Совете Безопасности ООН советский представитель, не помню, то ли Молотов, то ли Малик,  в знак протеста против попытки создания международных сил для защиты от агрессии покинул зал заседания, американцы тут же поставили вопрос на голосование. Оставшиеся  проголосовали «ЗА». После этого США и еще несколько стран на вполне легитимных основаниях под флагом ООН вступили в войну в Корее.

К 1952 году они захватили Пхеньян и большую часть Северной Кореи, тогда в войну вступил Китай.  Его Вторая армии, якобы «китайских добровольцев» вооруженная прекрасным советским оружием сразу изменила соотношение сил. Маятник войны качнулся в другую сторону.

Советский Союз формально не участвовал в этой войне, кроме десяти авиационных дивизий со стертыми опознавательными знаками и массы своих военных советников, которые фактически руководили боевыми действиями китайцев.  1953 году было подписано  соглашение о перемирие и о границе опять же по 38 параллели.

Без этой справки дальнейший рассказ о нашем бытии в противоположном углу  огромной страны был бы не полным, так как именно одну «корейскую» авиационную дивизию и планировали разместить под Архангельском в нашем поселке Васьково, по-видимому, для защиты границы со стороны Ледовитого океана.  Начался обычный в нашем деле строительный ажиотаж. К этому времени тут уже была построена ЦУКАСом[4] взлетно-посадочная полоса. В нашу же задачу входило строительство городка и всей инфраструктуры для нормального существования дивизии.

Мой строительный участок сразу  усилили прорабами – офицерами из числа «китайских добровольцев», как мы их  окрестили. Прибыли только что окончившие строительные институты молодые люди, призванные на два года в армию лейтенантами. Их квалификация почти не отличалась от моей. Почти, потому что к этому сроку я уже имел годовую очень тяжелую, но полезную практику. Она  выковывалась методом проб и ошибок. Например, приезжает ко мне на стройку главный инженер УВСР майор Бекман, его отличительное свойство – виртуозное владение матерным диалектом с включением редких обычных слов. Приходим на строительство  каркасной деревянной столовой:

- Тиктинер, - обращается он ко мне,

- Скажи, - следует длительный ряд определений, характеризующих меня, моих родных, и всяких интимных подробностей,

- Нет, скажи, что написано на первой странице «Строительного искусства»? 

Я стал мучительно вспоминать, что же там написано? Ничего, не вспомнив, молчу.

– Там написано, что дерево, прежде чем его употребить в дело необходимо ошкурить. Ясно!  Я посмотрел на свое произведение,  у меня все померкло в глазах. Ни одна доска, а обшивка была из горбыля, не была ошкурена, так же, как и бревенчатый каркас здания.

Выручил меня конечно подполковник Штыркин: «Не беспокойтесь, товарищ майор, в два дня все исправим».

После заключительной тирады майора, в его духе, двинулись дальше. Докладываю, что, бетонируя фундаменты казармы, вместо щебня применяем местную гравийно-песчаную  смесь и что эту смесь надо промывать от пылевых фракций, иначе прочность бетона резко снижается, но управление  не дает сетки.

– Не бетонируй!

 –Но тогда встанут все работы.

– Не работай! – отвечает мой главный начальник. Это он так шутил.

Моя первоначальная строительная практика была отмечена еще несколькими «ляпами»: однажды, после ужасной бури,  часто случавшихся в нашей прибрежной полосе Белого моря - Ледовитого океана, приезжаю на строительство шлакобетонной казармы и…. о, ужас! Конек крыши имеет вид седла.

Я к взводному:  «Это что вы тут понастроили? Не крыша, а горная долина».

Он смотрит и тоже удивляется: «Честное слово вчера, когда мы закончили крышу, все было в порядке».

«Пошли», – говорю. Внутри здания все наружные стены отошли вверху от внутренних  на 10-15 см. Все стало понятно: во время бури стропила нажали на наружные продольные стены и те оторвались от поперечных стен, потому что  в проекте  не было предусмотрена установка металлической арматуры в местах примыкания  стен. Но в данном  случае основная причина была в том, что в стропилах перед покрытием крыши не были установлены т.н. «затяжки», а это уже была именно моя личная ошибка, ведь я был единственный инженер и технический руководитель.

Делать нечего, надо срочно спасать здание. Рядом находился бульдозер, даю команду рабочим: «Срочно в лес, напилите 20 штук самых толстых деревьев», взводному: «Бегом на стройдвор, все другие работы отставить, быстро нарезать 16 штук арматуры с резьбой и 8 швеллеров. Все привезти вместе со слесарями». 

Короче говоря, к вечеру нам удалось установить стены в вертикальное положение и связать их между собой тяжами. А сделано это было примитивно просто:  бревна приставили  наклонно к стенам и бульдозером на них наезжали и они «пошли» обратно в вертикальное положение.  Конек крыши потихоньку стал выправляться. Через два дня все работы были закончены: тяжи оштукатурены, затяжки установлены.

Никакой огласки этот эпизод не получил, в противном случае заказчик заставил бы нас казарму снести, а я бы получил в лучшем случае денежный начет, которые тогда широко практиковались, то есть штраф в один или в три месячных оклада.

К слову сказать, на берегу  красивого, большого и рыбного озера,  невдалеке от строящейся казармы, стояла, никем не занятая бывшая дача генерала Власова – до войны командующего Беломорским военным округом.  Во время войны в 1942 году Власов сознательно сдался в плен немцам, вместе со штабом и всем личным составом своей армии, кроме тех немногих,  кто сумел пробиться к своим. Затем генерал создал для немцев так называемую Российскую Освободительную Армию (РОА), основной задачей которой, по идее немцев, была борьба с партизанским движением на оккупированных территориях.

Сейчас открыта дискуссия о реабилитации Власова и его армии. Гавриил Попов, один из столпов демократической революции начала девяностых, пытается полностью реабилитировать генерала, в его предательской и  по существу антирусской деятельности.

Мне бы хотелось, изложит свой взгляд на проблему.

Допустим Власов со своей армией помог бы Гитлеру разгромить Сталина, уничтожить Советскую власть и оккупировать всю территорию Советского Союза или разделить ее, скажем, между, Японией, Румынией, Италией и еще кем-либо.

Тем самым, как утверждал сам Власов, он отомстил бы  Сталину за все то зло, которое диктатор нанес России. Посмотрим, чтобы из этого  получилось. Ось Берлин – Токио –  Рим овладевает всей Евразией и Африкой. Проблемы энергоносителей решены, обеспечен неограниченный доступ к несметным полезным ископаемым и продовольственным ресурсам.

Доподлинно известно, что нацистская догма признавала полноценной только «нордическую» расу. Следовательно ни о какой сильной и независимой Росси речи быть не могло, так как не та раса. Колониальный придаток с совершено другой - непонятной Европе ментальностью народа - вот участь России. Я уже не говорю, что с помощью власовцев, вернее их руками, было бы уничтожено еще не менее трех-четырех миллионов евреев и столько же функционеров прежнего режима. Ни о какой демократии в России или ее развитии не могло быть и речи.

Все последние силы народа были бы высосаны в борьбе с единственным оплотом человечности – США. Так что никакие потуги господина Попова Гавриила Харитоновича, ранее мной искренне уважаемого человека, в защиту предательства генерала Власова перед лицом Истории приняты быть не помогут. И вообще, разве допустимо бороться с одной кровавой диктатурой при помощи еще худшей диктатуры? Как можно абсолютным злом, а нацизм и есть абсолютное зло всех времен и народов,  победить сталинское зло?  Удивительно, до какой степени может трансформироваться сознание казалось бы совсем не глупого человека.

Можно напомнить сторонникам Поповской позиции, как решал похожую проблему Бен Гурион – основатель Израиля. В 1937 году евреи Палестины начали борьбу с англичанами против так называемой «Белой книги» правительства Великобритании, практически полностью запретившего эмиграцию евреев в Палестину.

Борьба с англичанами велась жесткая, с применением оружия, как с оккупантами Палестины. В 1939 году началась Вторая мировая война. Надо было, определиться, как вести себя в отношении англичан. Бен Гурион сказал однозначно: «Во время войны мы должны вести себя так, как будто никакой Белой книги не было. После войны - должны вести себя так, как будто никакой войны не было». Вот взвешенная позиция политика, широко мыслящего политика. Правда, Бен Гурион имел множество противников своей позиции среди сионистов, но это уже другая тема. 

Прощаясь с 1952 годом должен все–таки уделить внимание внутриполитической обстановке.  Скажу прямо, 1948–1953 годы были исключительно тяжелым периодом не только для советских евреев, но и для всей страны. Как следствие внутренних экономических  трудностей в 1949г.   появился открытый государственный антисемитизм, для того, по-видимому, что бы отвлечь народ от насущных бед.      

«Дело врачей», о котором я упоминал выше,  должно было стать сигналом к массовым репрессиям по типу 37-го года, но с новой антисемитской составляющей. К нам в округ сослали офицеров-евреев, по-моему,  со всего Советского союза: Шапиро, Эйденкальт, Бекман, Левин, Каплан, Шнейдерман, Соломоник, Армер - почти 100% из числа  моих начальников и коллег-сослуживцев были евреями. Фамилии многих я, конечно, уже забыл.

В строительных управлениях других самых отдаленных военных округов была аналогичная  картина. Забегая на полгода вперед, расскажу о случайном разговоре с уполномоченным по нашему управлению от «компетентных органов» (госбезопасности) - странное словосочетание, которое меня всегда удивляло и, которое существует и сейчас. Выходит, что кроме КГБ – «компетентных» все остальные органы управления в стране некомпетентные.  Но это к слову.

Иду я как-то по главной нашей деревянной дороге и встречаю этого самого «компетентного» старшего лейтенанта:

- Здорово, Коля.

- Здорово, Толя.

- Ну, как дела? - спрашиваю я

- У меня-то все в порядке, а вот тебе,  я прямо скажу, здорово повезло в жизни. И, не прощаясь, прошел мимо меня, как сквозь стенку. До сих пор думаю я над этой фразой, сказанной, конечно же, неспроста. Было это как раз после смерти Сталина и ареста Берии[5]. 

Но антисемитизм, как я уже сказал, был следствием тяжелейшего экономического положения в стране. Не буду анализировать общего состояния, скажу лишь, что к концу 1952 года  из магазинов пропали все продукты. Никогда не забуду сцены, свидетелем которой, я был сам.

Главный гастроном Архангельска. На полках нет даже хлеба, так как дело было после обеда, а хлеба хватало только до обеда. Ни мяса, ни рыбы, и ничего вообще, только консервы: тресковая печень, крабы, кильки в томатном соусе, завтрак туриста и очень много питьевого спирта, вместо водки. Посредине главного зала стоит группа иностранных моряков, наверное, шведов и хохочут до упада.

«В чем дело?» - спрашиваю продавца.

– Это моряки с лесовоза. Наверное, в первый раз к нам за лесом пришли. Вот и смеются, глядя на пустые полки. Бывалые  уже не смеются, покупают спирт и спокойно уходят.

Ситуация с продовольствием была настолько тяжелой, что командующий округом разрешил ставить офицеров на платное солдатское довольствие. Иначе они бы просто голодали.

Как правило, на ужин давали три оладушка и чай. Не густо. Возникло даже соревнование-спор с поваром. Кто-то особенно голодный как-то говорит повару: «Давай на спор, если  я съем 10 порций оладий,  то все в порядке мы квиты. А если не смогу съесть, то в следующие дни ты вычитаешь из моей порции по одной лишней оладьи до полного расчета».

Началось настоящее соревнование, но смог съесть 10 порций только Армер – одессит, худой, как жердь и ростом под два метра. Лет через десять, мы с Ниной посетили его в Одессе и… не узнали. Перед нами сидела глыба килограмм на двести, почти недвижимая. По-видимому, после армии он каждый ужин он съедал по 10 порций оладий,  не мог наесться после армейской службы и заболел.

Наступил судьбоносный 1953 год – смерть Сталина. Я был потрясен не самой смертью, а реакцией народа на это событие. Плач, неподдельная растерянность: «Что же теперь будет с нами, ведь вокруг не видно никого, кто бы мог руководить страной (читай царствовать,  над нами)?».

Вот когда в полной мере проявилась многовековое рабское положение всего народа, включая и высшие слои – «аристократию».

Я лично Сталина не любил с детских лет, в отличие от Ленина. Об этом я уже писал ранее, не буду повторяться. С упоением слушал разные голоса[6], благо в нашей глуши никаких «глушилок»[7] не было, и с удивлением увидел, что столпы мировой политики, соблюдая принцип политической корректности, очень достойно отмечали заслуги Сталина, не упоминая никаких преступлений.

Через три-четыре месяца после смерти Сталина, стоял я как-то на строительных лесах, наблюдая за бетонированием, и ждал, когда поднимется ко мне, нелюбимый мной инспектор от заказчика Ананьев. Поздоровались, посмотрели, как идет работа, вдруг он говорит:

- Ты слышал?  Берию арестовали.

- Знаешь что, - отвечаю, не мешай, видишь мне сейчас не до разговоров.

Ананьев сразу понял, почему я так ответил, ведь тогда за подобные «провокационные» разговоры обоих легко могли расстрелять. Не шуточное дело!

- Да ты не бойся - это сущая, правда, я сам сегодня утром по радио слышал.

- Ладно-ладно,  потом поговорим.

Как только он ушел, я бегом домой слушать радио.

«Берия арестован?! Это же какой-то бред, быть не может. Самый могущественный человек в стране, после Сталина. Руководит всеми карательными и охранными службами страны. Да кто же может к нему подступиться, не говоря уж об аресте?» – думал я набегу.

Но все оказалось правдой. Через короткое время его расстреляли, по глупейшему обвинению, как английского шпиона. До чего же примитивное мышление было у всех сталинских сатрапов. О Берии, действительно страшном человеке, лично виновном в уничтожении миллионов ни в чем не повинных людей, написано масса материалов: и выдумки, и правды. Но вот шпионить против самого себя он никак не мог.

В 1953 году закончилась и Корейская война. Это событие сильно отразилось на моей работе по причинам уже описанным выше. Действительно через пару месяцем из Кореи в Васьково, за 10 тысяч километров передислоцировали авиадивизию. На ее вооружении находились, по тому времени, самые совершенные в мире реактивные истребители– МиГ–15. Кстати, название самолета происходит от фамилий их создателей – Микояна и Гуревича, а не от символа скорости. Авиаконструктор Микоян, сын или племянник А.И.Микояна в советское время крупного политического деятеля, занимавшего в государстве в течение пятидесяти лет самые высокие посты: от министра до Председателя Президиума Верховного Совета СССР. В  восьмидесятых  ходила крылатая фраза о Микояне: «От Ильича до Ильича – без инфаркта и паралича». Эта фраза как нельзя лучше и точнее отражает внутренние свары, которые постоянно сотрясали «сплоченный» механизм «коллективного» руководства страны.

Но вернемся к истребителям. Младший Микоян был руководитель авиастроительной фирмы и автором планера, а Гуревич руководитель конструкторского бюро по созданию ряда реактивных двигателей для самолетов.

Дивизия прибыла, когда для расселения личного состава и их семей еще не было построено почти ничего: ни домов, кроме пары десятков  финских домиков, ни казарм, ни водопровода, ни электричества, ни дорог. Только взлетно-посадочная полоса. Обустроены были только самолеты.

Но летчики оказались неприхотливыми людьми, так как все прошли три войны: Отечественную, Японскую и Корейскую. И их совсем не удивили сложившиеся обстоятельства. Буквально на завтра они приступили к рытью землянок. Без всяких церемоний растащили у меня со складов двери, доски, арматуру, кирпич, щебень и все то, что им под руку попадалось. Я не сопротивлялся, я просто был в ужасе и  полном ступоре.

Вдруг, безо всякого предупреждения, а предупредить меня было почти невозможно, так как на всю стройку был всего один полевой телефонный аппарат, времен начала Отечественной войны[8], приезжает зам. командующего Архангельского военного округа по строительству – полковник Мороз. Один приезжает без сопровождающих.

Мы со Штыркиным поехали на сто раз списанном, но еще способным двигаться «виллисе»[9], доставшемся нам еще от бывшего УВСР, к этому времени реорганизованного, сопровождать начальство по объектам.

Первым делом гость-начальник спрашивает: «Где будем обедать?»

 Я пригласил его домой, не в солдатскую же столовую приглашать. Ее описывать рука не поднимается. Посылаю солдата предупредить Нину. Подполковник Штыркин посылает солдата на склад, чтобы выдали, что-нибудь для обеда. И в путь. Часа через три объехали, а частью обошли все, вплоть до землянок. Где-то он нас крепко отругал, где-то промолчал. Наконец,  приехали ко мне обедать, уже вдвоем, без Штыркина. Заходим в нашу барачную комнату, Нина сидит на полу колет щепки, без них дрова не горят – мокрые. Суп готов, второго еще нет. Сидим. Надо сказать, полковник был красавиц парень, лет тридцати пяти, стройный, весь выглаженный, выбритый, брюнет с пышной шевелюрой и тонкими чертами лица. Контраст с нами и окружающей обстановкой был поразительный.

Разговор начался с расспросов: откуда мы, что закончили, давно ли женаты, кто и где родители и прочее. Нина рассказала, что закончила московский ИНЯЗ[10], что сейчас работает в местной школе, преподает русский и литературу, конечно, немецкий, географию, ботанику и… рисование. Вдруг Мороз говорит Нине:  «Послушай, Нина, ты большая дура, что ты здесь сидишь в этой грязи и мучаешься. Ты, что не знаешь, что этот молодой человек распоряжается пятью сотнями солдат, у него вся станция завалена строительными материалами, а он сидит в этом грязном барака и мучает тебя.

Немедленно уезжай к своей маме, если твой муж не в состоянии обеспечить тебе сносного существования». Я в ужасе! Буквально остолбенел. И так уже были разговоры, что надо как-то обустраиваться, но,  как это сделать при  всеобщей неустроенности? Одним словом такой провокации, да еще со стороны столь высокого начальства я никак не ожидал.

Выждав театральную паузу, Мороз продолжал, обращаясь уже ко мне:  «Ты что не в состоянии выделить взвод солдат и построить себе шлакобетонный дом со всеми удобствами, с кухней, ванной и прочим?»

Я говорю, что ничего подобного в «титуле» строек не предусмотрено, а за самострой меня могут и посадить.  

«Так вот, слушай мое приказание: в титул[11] твоих строек будущего года я прикажу включить все землянки и времянки уже построенные дивизией, в том числе включу и ваш с командиром батальона новый дом. А пока передай приказание подполковнику Штыркину приступить к его строительству».   

«Слушаюсь!» – отвечаю я с радостью.

Через пару месяцев наш дом стоял. Мы выбрали уединенное место, недалеко от станции и бывшего штаба УВСР, где теперь  была моя контора. Руководство строительством общего дома взяла в свои руки жена Штыркина, «мать командирша» в полном смысле слова. Именно местоположение дома и его капитальный внешний вид сыграл решающую роль в моей дальнейшей судьбе. А пока мы радовались новому жилью. Получился двухквартирный дом с кухнями, теплыми туалетами в доме, конечно без канализации, с раздельными входами и с одним для всего дома котлом центрального отопления. Теплый, светлый, с крашеными полами дом.  Откуда-то взялась  примитивная, но городская, а не самодельная обстановка. Наверное, это было дело рук нашей матери-командирши.

Приказание об оплате всех времянок и землянок больше, чем «собственный» дом обрадовало меня. Таким образом решался больной вопрос об ответственности за разграбленные авиаторами склады.

В следующем, 1955 году с приходом на пост министра обороны   маршала Жукова, стала меняться и наша жизнь. Началось крупное строительство атомного полигона на Новой земле и чуть позже ракетного комплекса в поселке Плесецк, в паре сотен километров южнее Архангельска. Конечно, тогда они были сверхсекретными строительствами и мы о них толком ничего не  знали; однако, многие офицеры были направлены в эти места, и я остался опять почти один, но еще  с добавлением строительства полка связи в 10 км. от Васькова.

С этим строительством у меня связан удивительный случай: Прораб (не я придумал такое название) строивший эти  объекты доложил, что у него почти не осталось никаких строительных материалов. Это и понятно:  какой-то умник переадресовал все материалы, а они доставлялись исключительно по железной дороге,  прямо на Васьково, так как организационно обе площадки были объединены. Но грунтовая дорога, соединяющая две стройплощадки и проходящая  вдоль того же самого железнодорожного полотна, была  практически не проезжей  весной, летом и осенью.

Погрузить материалы обратно на платформы и перевезти на 10 км назад было можно. Но такая операция могла состояться не ранее следующего квартала, так положено было заранее заказать подвижной состав, ведь система хозяйствования в СССР была «плановая» и никаких форс-мажорных обстоятельств она не воспринимала.

Стали думать, что делать? Собственный бульдозер как назло оказался поломанным. Единственным  выходом  было попросить у командира соседнего танкового полка танк с широкими гусеницами. Вместе со Штыркиным поехали к командиру соседей. Объяснили наши безвыходные обстоятельства. Удивительно, но командир танкистов вошел в наше положение, дал свое согласие и послал инженера оценить обстановку и, если возможно осуществить задуманное, то выделить для буксировки самый опытный экипаж. Поехали, предварительно конечно выпили на дорожку, хорошо закусили и приступили к осмотру. Выпив майор-танкист расхвастался: «Что нам стоит, каких-то десять километров протащить сани? В войну и не такие дороги преодолевали!». 

На завтра условились начать «операцию». Вывезли к дороге двое железных саней, специально приспособленных к перевозке по бездорожью. Уговорились, что за два дня все перевезем и честно обмоем хорошее дело. Все шло по плану. Танк с прицепами груженными цементом выехал  и по  мере движения все глубже стал погружаться в торф, который оказался под слоем глины и песка. Через три километра танк увяз почти по башню, во всяком случае, по верх гусениц.

Наш храбрый майор бледный как полотно с диким криком бросился к танку, заглушил машину и говорит нам, тоже очень взволновано: «Как хотите, но танк выкапывайте, потом делайте фашинную[12] аппарель сзади него,  а свой цемент с саней выкидывайте с санями вместе.  И я поеду назад. Если не вытащите, меня отдадут под трибунал»[13].

Самое печальное состояло в том, что он не преувеличивал. Что делать? Стали копать, видим, что совершенно бесполезно, сплошной торф на глубину несколько метров. А танк весит 60 тонн.

Кто-то предложил подогнать мощный паровоз с очень длинным тросом и тащить. На первый взгляд - глупость, какая-то.

Но подумав немного, решили попробовать. Я говорю подполковнику Штыркину: «Давайте пойдем к начальнику военторга, я знаю, что привезли несколько ящиков винограда. Попросим два ящика для этого дела и пяток бутылок водки». Водка - редкость для Севера, где продавали только спирт.

И с этими подарками решили подойти к начальнику железнодорожного узла в Исакогорке[14], с нижайшей просьбой. Может он поможет, у него же есть, наверное, аварийная служба.  На завтра все достали, и я  поехал к железнодорожникам один, а мой учитель отказался, ведь дело было очень рискованное: явная взятка! Суд и тюрьма. Это много позже взятки стали делом привычным, а в то время ... . В общем приходу к начальнику, все объясняю, сразу же подарки и просьбу.

«Поехали», – говорит, а  по телефону: «Дрезину мне на выход в сторону Молотовска (ныне Северодвинск)».

Приехали на место, он все осмотрел, И говорит: «Срочно мне официальное письмо с печатью, попробуем, что-нибудь сделать. И сделали. К концу дня на длиннейшем и толстенном тросе вытянули танк, поставили его на  железнодорожную платформу и отправили в часть вместе со счастливым инженер-майором.

О методах нашей работы в то время можно писать тома. Вот только один пример. Вы помните, читатель, как ко мне приезжал главный инженер майор Бекман и мои слезы про пылеватость гравийно-песчаной смеси?      Через какое-то время сказался их результат: к нам привезли тонн пятьдесят крупно-дробленного гранитного щебня, для фундаментов под двухэтажный клуб. Камень имел размер брусчатки и прекрасно бы подошел для мощения дорог, но бетон из него сделать было невозможно.

Обращение к Бекману имело все тот же эффект: «Что?!  Камень, говоришь, очень крупный, поставь взвод солдат с кувалдами и дроби…. . Какие камнедробилки? Где ты их видел? Ты мне брось свои академические штучки, работать надо». Трынк, и связь прервалась.

Советуюсь со Штыркиным: «Что делать будем?» – «Как, что? Дробить, так дробить. Завтра же поставим солдат с кувалдами и начнем. Благо что кувалд, кирок и лопат у нас  навалом».

Начали дробить, в первый день выход составил не более четверти кубометра, на второй и третий дни то же самое. Приходит смотреть на этот египетский труд единственный наш вольнонаемный[15] рабочий по моим понятиям глубокий старик – плотник Геращенко Николай Иванович. Было ему, как мне вспоминается сейчас, лет пятьдесят, но длинная борода все меняла. По-видимому, Геращенко был из семьи староверов, которые еще в XIX веке уехали в глушь Архангельской губернии, спасаясь от религиозных преследований.

Увидел Николай Иванович этот рабский труд, без всяких разговоров сел в ряд с солдатами, взял самую малую кувалдочку и  легкими ударом в определенное место камня рассыпал его на мелкие кусочки.

Не все солдаты смогли понять методу мастера.  А заключалась она в том, что гранит имеет кристаллическую структуру и если ударить в вершину кристалла, то камень распадается,  для этого нужна сноровка и чутье. Само-собой отобралось пять-шесть человек и дело пошло довольно быстро. До того быстро, что я даже запросил прислать  камень на весь объем работ. Так что в Египте, тоже, наверное, были умельцы, которые приспосабливались к рабскому труду и чувствовали себя вполне удовлетворенными.

У Николая Ивановича Геращенко была еще одна, больше никогда не видимая мной, особенность: он никогда не пользовался рукавицами, даже в 30-градусный мороз. Пальцы рук его были на удивление короткие и толстые, заскорузлые, но топор был продолжением его рук. От деревянной ложки до кухонного стола – все делал он с помощью руки-топора.

Прочел написанное, и, даже у меня, сложилось впечатление, что кроме работы у нас  не было никаких иных  интересов. Конечно это не так. В местной школе была, хоть и плохонькая, библиотека. Какие-то книги мы привезли с собой, что-то брали почитать у коллег, ведь все они имели  высшее образование, почти все прибыли из столиц или больших городов. Были  и  настоящие книгочеи. По воскресеньям семьями ездили в Архангельск - в дом офицеров, а пару раз - в городской театр, построенный в конструктивистском стиле под влиянием идей Корбюзье.

Однажды мы  компанией решили поехать купаться на Белое море в Молотовск (ныне Североморск). Кстати, в то время там уже развернулось строительство знаменитого теперь завода-верфи для строительства и ремонта атомных подводных лодок. Я бы и сейчас об этом не написал, если бы не история с гибелью  атомной  субмарины «Курск». Теперь все знают, куда отбуксировали этого умершего гиганта. Но в пятидесятых годах работы только разворачивались. И мы завидовали  строителям завода, которым платили «северные» и еще какие-то надбавки, а нам ровным счетом ничего, объясняя это тем, что мы немного не доехали до Полярного круга. Километров двадцать!

Но я отвлекся. Приехали мы на морской пляж этого самого Молотовска  в разгар лета, увидели море и возликовали. Быстренько скинули с себя все, что можно было - и в воду … . И сразу же почти бездыханные назад. Море-то оказалось не Черным, а Белым. И хотя берег был по виду вполне южный, но море северное. Срочно развели мы костер, раскупорили спирт и стали греться. К вечеру приехали назад, благо от Васькова до моря было километров пятьдесят, не больше. За все 8 лет я на этом пляже уже больше не бывал.

Расскажу еще об одном нашем семейном походе - уже в Архангельск. Было это, как мне кажется, в первую зиму после прибытия. Но прежде надо подробно описать одну из достопримечательностей в нашей Васьковской жизни.

Баня - важнейшая составляющая быта. Построена он была по плану все того же подполковника Штыркина. Землянка, как землянка: 10 метров длиной и на полтора метра заглублена в землю. Там стояли четыре поварские котла, вмурованные в печи – это горячая вода. Предбанник для одежды и две двери - одна во внутрь, другая - наружу, из которой постоянно клубился пар.

Конечно, моются в такой бане раздельно: в  первую половину дня - мужчины, после обеда – женщины. В таком порядке был свой глубокий смысл. Я уже упомянул, что котлы были только для горячей воды – кипятка, холодную же воду добывали сами моющиеся, кто как мог.  Кто посмелей выбегали на свежий воздух в чем мать родила, как правило, при 20-30-градусном морозе.  В шайки[16] зачерпывали снег вокруг бани, затем вываливали его в котел и бежали за следующей порцией и так до охлаждения воды - в каком-нибудь одном котле до нормально горячей, а во втором - до прохладной. Вторая пара котлов в это время топилась, вновь до состояния кипятка.

Поучалось, что женщины мылись уже в темноте, а полностью темнеет там зимой уже часа в два-три дня и даже раньше. Глубокий смысл такого распорядка состоял  в том, чтоб оградить нравственность личного состава, в противном случае в банный день ни о какой работе и речи бы быть не могло. 

Архангельск – один из самых древних городов России. Он основан в XII веке. Располагается в дельте Северной Двины и вытянулся на много километров вдоль реки, перешел и на острова дельты. До постройки Санкт-Петербурга Архангельск - единственный русский морской порт.

Пик расцвета города приходится на  XVII век, когда в год приходило несколько сот (!) кораблей из Англии и Скандинавии. Экспорт составляли традиционные для Росси товары: лес, пенька, древесный уголь, рыба. Импорт: сукно, полотно, предметы роскоши, железо, огнестрельное оружие и прочее.  Царь Петр укрепил город, построил  верфь и на ней самый крупный в Росси линейный 74 пушечный корабль. 

С началом строительства Санкт-Петербурга Петр в пользу новой столицы запретил городу вести внешнюю торговлю. Архангельск превратился в захолустный провинциальный город.

Таким, собственно говоря,  мы его и застали: одна заасфальтированная длинная улица, по которой ходил трамвай. В центре несколько кирпичных зданий: обком, исполком, НКВД, на набережной три-четыре жилых кирпичных дома для высшего начальства и театр. Весь остальной город сплошь деревянный: рубленые дома иногда до трех этажей, деревянные мостовые и тротуары, без них по городу было бы вообще ни пройти, ни проехать – город стоит на болоте. Вокруг  города проходил обводной канал, для дренажа и одновременно для канализации вышеназванных нескольких каменных домов. Вонь от канала была как бы достопримечательностью города.

Первый мост через Двину, связывающий железнодорожный узел и город, построен был только в семидесятых годах двадцатого века. Тогда как железная дорого в Архангельск построена была одной из первых в Росси: в конце позапрошлого века.

Народная поговорка достоверно описывает город середины прошлого века: «Архангельск? - Доска, треска и тоска». А климат соответствовал другой поговорке: «Десять месяцев - зима, остальное – лето». 

Промышленный центр города расположен на острове с интересным названием – Саломбала. Неожиданна история его названия. Во всяком случае так ее рассказывают жители города. Царь Петр, как известно, был большим поборником балов и попоек. Вот и в Архангельске во время одного из приездов он якобы приказал построить большой временный павильон для бала. Но вместо пола  постелили солому - для тепла. Вот и получился бал на соломе, а остров получил трансформированное народом  название – Саломбала.

Все древние названия улиц в двадцатых–сороковых годах были переименованы в улицы каких-то безвестных виноградовых и выучейских, а ныне я увидел на современном плане города улицу «Советских космонавтов», чтобы никто не подумал, что подразумеваются и американские, хотя последние называются – астронавты.

Об эпидемии переименований улиц Советской властью можно и  по- рассуждать. Началась болезнь еще в двадцатых годах прошлого столетия, словно наши вожди больше всего на свете боялись, что потомство их забудет. Так оно и случилось, причем никакие переименования улиц им не помогли. В Архангельске уже при нас никто не помнил, кто такой был Выучейский или Виноградов. А спросите у нынешних москвичей, не стариков, а молодых, кто такой Косыгин, или Калинин, или Крат, в честь последнего назван подмосковный поселок Кратово?

Эпидемический же характер приобрела эта болезнь в конце сороковых годов. Именем Сталина, Калинина, Ворошилова, Жданова, Щербакова и других названы были тысячи  городов, поселков, улиц, фабрик и заводов, причем самые старинные.

Как раз в это время проводилась русофильская государственная компания. Фраза: «Иван, не помнящий родства» стала ключевой всех передовиц и идеологических докладов. Дескать, увековечим наших героев не будем такими Иванами. Правда, в ней был свой скрытый подтекст, как бы кодовое название всей операции, вместо Ивана подразумевался Абрам. Но как это ни выглядит странным и противоестественным, именно ждановы и сусловы - серые кардиналы всей этой мути и были настоящими Иванами, не помнящими родства. Это под их руководством и давлением переименовывалось все, что под руку попадалось, не глядя на историческую и народную память, хранящуюся в древних названиях. Это они стирали из памяти людей историю России, сохраненную в топонимике названий. Кто помнит сегодня, к примеру, какого-то анархиста Кропоткина и что это имя говорило москвичу, интересующемуся историей своего города? Пречистенка  же прямо указывает на древнюю дорогу к  церкви Пречистой Божьей матери на месте нынешнего Новодевичьего монастыря. Или улица Метростроевская, вместо Остоженки, которая хранила народную память о Великокняжеских лугах и стогах сена на этом месте. Любому становилось понятно, где в старину кончался город. Прекрасно, что первому, свободно выбранному меру Москвы, Гавриилу Харитоновичу Попову удалось вернуть старинные названия улиц, хотя бы в центре города,  Собчаку - название Санкт-Петербург, а Немцову - Нижний Новгород.

В Архангельске было 24 крупных лесопильных завода – основа его экономики. У каждого из заводов возвышались колоссальные холмы из опилок и древесной коры, что «оживляло» плоский городской пейзаж. Но жемчужиной города была красавица Двина – многоводная, широкая, как рассказывали старожилы, раньше была полна рыбы и какой рыбы! – судак, сазан, горбуша – разновидность лосося, щука и еще масса видов. Но, к сожалению, мы уже к этому пиршеству опоздали. В наше время, конечно, тоже удили, в особенности, зимой, даже я – не рыбак и то ходил с пешней на подледный лов. Но, что это была за рыбалка? Так, для кошки мелочь: красноперки, ерши, окуньки – все не больше ладони.

Лес  стал причиной экологической катастрофы на Двине

Северная Двина пересекает весь северный край Европейской России с юга на север, ее бассейн больше чем площадь Средиземного,  Черного, Эгейского и Адриатического морей вместе взятых. Бассейн Двины это необозримые лесные массивы. Разработка  ведется в основном зимой, лес в колоссальных количествах свозится на нижние склады к притокам реки, а весной в затонах сплачивается в плоты по 1000 кубометров каждый и   сплавляется по реке на эти самые 24 лесопильных завода Архангельска.

Все было бы прекрасно, если бы эту тяжелую и опасную работу выполняли  профессионалы. Но, как известно, вся лесозаготовка в СССР велась силами заключенных, которые  в большинстве случаев не умели или были не в состоянии, а то и просто не желали эту работу делать качественно. По этой причине затоны часто прорывались, и лес хаотично уплывал по течению. Плоты тоже зачастую бывали плохо сплочены, часто их разбивало о первое же препятствие.

На огромном протяжении сплава - более тысячи километров - одиночные бревна напитывались водой и, в конце концов, тонули на дне рек. Как рассказывали, все дно Двины и других сплавных рек буквально выстлано топляком. Кроме того, процветал и просто молевой сплав леса, когда бревна скатывали в небольшую реку вблизи вырубки и затем ловили в ее устье. Но часто не ловили, лес тонул и уплывал в Северное море. До сих пор бревна, произвольно плывущие по Двине и Северному морю в полузатопленном состоянии и невидимые с поверхности, представляют опасность для мореплавания. От них получили пробоины ниже ватерлинии и потерпели крушение сотни судов.

Из-за топляка осевшего на дно пропадали нерестилища, кроме того топляк гнил под водой и, естественно, потреблял много кислорода -  рыба массово начала гибнуть. Если к этому добавить, огромный писчебумажный комбинат, построенный вовсе без очистных сооружений выше (!) города километров  в пятидесяти, то становится удивительным, как в Двине еще сохранялись красноперки и ерши.

Тем не менее поездка в Архангельск всегда была для нас праздником. Вот однажды, было это в первую зиму по прибытии, решили мы с Ниной и компанией  поехать в город. Помыться в настоящей баньке, сходить в парикмахерскую, на рынок, если удастся в театр или в дом офицеров на вечер танцев, одним словом – развлечься. Двина уже «встала», так что переправиться от вокзала с левого берега на правый – городской казалось, было  не трудно. Однако мы – москвичи еще не знали того, что идти пешком целый километр по льду реки, где  дует непрерывно ледяной ветер, дело не простое. Совсем не то, что добежать даже в пургу до метро. Оделись мы, естественно так, чтоб не стыдно было и в театр или на танцы прийти.

Ведь в наше время неприличным считалось приходить в общественные места или в гости в затрапезном виде, в каких-нибудь шортах или джинсах, о, которых правда, мы в  то время  и понятия не имели. Таким образом, оделись мы прилично с нашей почки зрения: Нина в шелковых чулочках, в туфлях на высоком каблуке и знаменитых резиновых ботах на байковой подкладке.

Надела единственное парадное шелковое платье и московское зимнее пальто, которое на севере даже за демисезонное сойти не сможет. Со мной все было проще, кроме парадной формы и начищенных с особым тщанием сапог, ничего у меня «на выход» не было. С ранним поездом  поехали. До города со всеми ожиданиями и пересадками около часа езды. С рассветом мы уже на вокзале. Пешком, бодрым шагом, двинулись мы на другой берег, анекдоты, смех, подтрунивание. Хорошее настроение. Солнце сияет полным светом, снег блестит, хрустит под ногами, мимо проносятся санные лихачи, о такси в пятидесятых в Архангельске и слыхом не слышали.

Все шло отлично, но постепенно песни и смех стихли, попутный народ куда-то подевался, ноги стынут уже до боли, лихачи тоже все исчезли. А только середина реки. Ветер ужасный, ледяной, дует как в трубу. Мы почувствовали, что не дойдем – мороз за 30^оС. У Нины, с ее шелковыми чулочками, ноги перестали гнуться, но вместо того, чтоб  заставить ее и себя бежать из последних сил, мы, умники, взяли ее вдвоем на плечи и пошли дальше, почти бегом. Наконец выбрались на берег, ворвались, в буквальном смысле слова, в первую же парикмахерскую разделись, разулись, начали растирать ноги. Нину взялась «оживить» парикмахерша. Растерла ее всю тройным одеколоном. В конце концов, пришли мы кое-как в норму.

Только потом узнали, что без валенок  и полушубка, ни на какие танцы зимой ходить не следует. И самое главное мы поняли, что нечего жадничать, а реку надо пересекать в розвальнях[17], но не пешком.

После приведения себя в какой-то порядок, мы пошли в баню, Шикарная по тогдашним нашим понятиям: не московские Сандуны[18], конечно, но и не Васьковская землянка. Взяли «люкс», то есть отдельный номер. Его можно было получить только после предъявления паспорта с регистрацией брака. Люкс с огромной печью и полатями, по-видимому, когда-то в нем была парная. В предбаннике скамейки и полотенца-простыни. Одним словом – комфорт. Кругом чистота. Выходим, нянечке даем рубль – на чай. И … о, ужас! На нас обрушился поток такой искренней брани, что мы опешили, не зная, как реагировать. Нас обвинили в унижении ее достоинства, в том, что «раз офицер, то все дозволено».

«Мне хватает всего и без ваших рублей», - кричала женщина. И все в таком же роде. Позже мы узнали, что в Архангельске того времени, чаевые, взятки и прочие благодарности были не в чести.

Вспоминается мне и совсем печальный случай. Нина уже уехала рожать в Москву, я же получил приглашение от одного знакомого, который служил в городе и решил его навестить.  Приехал с утренним поездом часов в десять, с тайной надеждой у них позавтракать. Вся семья в сборе, коллективно готовят пельмени. Меня встретили очень радушно и сразу усадили…… не за чайный стол, а на кухне помогать лепить пельмени. Ну, думаю, здорово - сейчас наделаем пельменей и - за стол. Русские пельмени и одновременно еврейская фаршированная рыба – мои любимые блюда, что свидетельствует о полной ассимиляции. Сидим, лепим, я стаканом вырезаю кружки, поскольку не умею лепить. Проходит час – лепим, два часа – лепим, я, голодный, как волк, со всей деликатностью в голосе сообщаю, что мне надо с двухчасовым поездом уезжать.

В ответ теща приятеля: «Хорошо, Толечка, уже кончаем». Теща была колоритной фигурой – настоящей грушей, но не той стройной,  высокой твердой и благородной  грушей «беррой», какие я когда-то привез из Ялты целый ящик, а маленькой, толстенькой, серо-зеленной грушей, которые растут в Германии вдоль дорог. Голову ее украшал клок иссини черных, крашенных волос в виде черенка. Черные усики и редкая бороденка – делали ее еще похожей на китайского мандарина с лубочных картинок. Дочь ее, имела тоже грушевидный абрис, но меньших размеров и в желто-розовых тонах. И, как это часто бывает, у полных маленьких женщин средних лет, теща была очень подвижна, энергична сверх меры и как оказалось своекорыстной.

Еще через час я встал, не соло хлебавши, злой как черт и почти не простившись ушел. Меня не задерживали. Обиды моей не было конца. На первом же углу в ларьке, они назывались рюмочные,  выпил рюмку водки с бутербродами и побрел на вокзал.

Приблизительно в это же время приезжает, как-то в Васьково полковник Батынчук – начальник управления кадров всех строительных организаций Советской Армии, очень крупный начальник. Он объезжал почти всех недавних выпускников Военно-инженерной академии, чтоб выяснить насколько успешно они работают, как устроены, какие у них проблемы и прочее. Со мной он беседовал не менее часа, потом мы объехали на «моем» виллисе некоторые объекты и он убыл. Все было неплохо.

На вопрос полковника: «Какие у вас есть вопросы и пожелания?»  - Я ответил как и положено образцовому офицеру:  «Никаких». 

Этот ответ и этого «ответчика» полковник  запомнил. И когда, через несколько лет  Нина пришла к нему уже в Москве, чтобы ускорить мой перевод, так он меня сразу вспомнил, как единственного офицера, который не жаловался на свою судьбу и не высказал никаких просьб.

Все младшие офицеры окружного строительного управления были недавними выпускниками академии или институтов и не имея практического опыта делали «ляпы» вроде моих, о которых здесь я написал. Наверное, это заставило начальство ввести обязательные технические занятия, как бы курсы  повышения квалификации. Один раз в месяц вся молодежь созывалась в Архангельск.

Занятия велись оригинально - придумка начальника управления подполковника Эйденкальта. Основной доклад делал обязательно кто-нибудь из слушателей, по заранее определенной теме. Мне приходилось рассказывать теорию и практику зимнего бетонирования ответственных конструкций. Другие, например, технологию кирпичной кладки на морозе и тому подобное. После доклада, кто-нибудь из руководителей управления делал обзор  крупных ошибок замеченных им объезде всех площадок. В конце занятий начальник управления беседовал с нами, выслушивал жалобы и просьбы. Так проходил целый день.  Все было бы отлично, если бы не одно обстоятельство: большинство приезжало в город одним и тем же поездом, а от вокзала до строительного управления на протяжении двух–трех километров мы проходили мимо пяти рюмочных и, естественно, у многих «согревались». Короче говоря, усаживаясь  в теплом светлом зале  все, кроме докладчика, мгновенно засыпали, и просыпались только к обеду – послушать самого Эйденкальта.

Картинки из Васьковской жизни.

После войны в армии сложилась отвратительная традиция:  взаимная вражда между солдатами и даже младшими офицерами разных родов войск. Наверное, объяснить ее можно широко насаждавшимся в СССР разделением мира по принципу: «свой – чужой» или «наш – не наш», о котором я уже упоминал, объясняя причину антисемитизма. Как только в «наш» чисто строительный гарнизон прибыли его постоянные обитатели – летчики, тут же возникли неприятности.

Например, если летчики несли патрульную службу, то они задерживали только солдат строителей. Как правило за нарушения формы одежды или хождение вне строя без соответствующих документов. Если патрулировали строители, то картина была ровно обратная. Бывали и другие столкновения. Однажды, строители задержали двух солдат летной службы и посадили их на свою гауптвахту. Через некоторое время приходит младший лейтенант – летчик и требует немедленно освободить его подчиненных. Слово за слово - возникла перепалка, офицер ушел, а через полчаса явился с отделением вооруженных солдат и, угрожая оружием, попытался освободить «своих». Начальник караула – командир роты вызвал свою роту тоже с оружием[19]. Началась стрельба! Оба подразделения залегли и по всем правилам обороны стали защищать свои позиции.  Если бы не командир строительного батальона подполковник Штыркин, который, видимо, не зря получил аж четыре ордена Красного знамени[20], неизвестно, чем бы все это закончилось. Штыркин выскочил из штаба и не раздумывая спокойно вошел в самую зону перестрелки; подошел к летчикам, разоружил их, включая командира и лично без охраны привел в полк, передав их  командиру полка. К счастью жертв не было, но комиссий было много.

Самому Штыркину за этот подвиг вместо награды, как это теперь не удивительно, грозила в лучшем случае отставка, а то и военный трибунал. Ведь Ч.П.[21] произошло на территории его гарнизона. И только вмешательство заместителя командующего округом и множество наград спасли боевого офицера от незаслуженной опалы.

В поселке Васьково имелась школа семилетка, но почти не имелось учеников и учителей. Нину с охотой приняли на работу учителем немецкого языка, что полностью соответствовало ее диплому, но сразу же попросили взять на себя физкультуру и рисование. Прошло некоторое время и директор попросил молодую учительницу вести еще и географию, а затем и историю. Классы же составлялись из учеников разных уровней. Первый с третьим, второй с четвертым классом, а пятый, шестой и седьмой – отдельно. К концу 1953 года, директор школы ушел на другую работу и мою Нину временно назначили директором. Временно, так как уже знали, что ей предстоит отъезд в Москву в связи с родами.

Однажды подходит к ней завхоз[22] и просит подписать какой-то чистый бланк. Якобы он так спешит на поезд, что заполнить требование не успевает.

«Ничего страшного, это для того, чтобы нам получить немного дров, до конца сезона», - пояснил  мошенник.

Нина подписала. А через месяц инвентаризационная комиссия не досчиталась больше десятка кубометров дров, которые завхоз украл на основании якобы подписанного Ниной расходного «ордера». Завхоз заполнил таким образом полученный им пустой лист. Ситуация складывалась очень серьезная. В пятидесятых годах из-за подобной растраты можно было получить тюремный срок. Но, видимо учитывая, неопытность и беременность «обвиняемой», а также то, что Сталин уже умер и только что прошла огромная амнистия, уголовному делу хода не дали.

Я уже писал, что по приезде устраиваясь на новом месте и целиком погрузившись в работу мы как-то не ощутили окружающей природы и зря. Север есть север, он не впечатляет пышностью и яркостью форм, но, безусловно, обладает притягательной силой, своей спокойной,  не кричащей, я бы сказал лиричной природой. Летние белые ночи и радостные восходы солнца уже в час-два утра. Тихие лесные озера, и поляны с неяркими цветами и высокими травами. Природа как бы спешит показать себя во всем своем разнообразии до прихода ранней зимы.

А северное сияние!   Ночь, мороз, снег блестит от всполохов сине-зеленных цветов на половине неба. Ощущаешь необъятную мощь вселенной, какую-то волшебную, сказочно-притягательную силу природы. Не обращая внимания на мороз, стоишь зачарованный не в силах оторвать взгляда.

На севере нет грибов, к которым привык житель среднерусской равнины, но зато масса валуев, которые у нас часто принимают за поганки, а  северяне солят бочками на всю зиму.  Валуи действительно вкусные и крепкие грибы составляют значительную часть рациона местного населения. Клюква и морошка встречается тут повсюду в большом количестве. Нина перед отъездом наварила мне несколько больших банок варенья из морошки с грецкими орехами. Очень удачный симбиоз севера и юга, до того удачный, что мой помощник – лейтенант Армер из Одессы – очень быстро выпил все оставленное мне варенье. Выпил в буквальном смысле, прямо из банки.

Я уже упоминал, что в середине пятидесятых из-за почти полного отсутствия продуктов питания в магазинах командующий округом разрешил офицерам питаться за деньги в солдатских столовых, в специально оборудованных до комсостава комнатах.  Мы и питались, выпивая за ужином по стопке спирта, которого у авиаторов было в достатке. Летчики применяли спирт против обледенения плоскостей самолетов.

Между летчиками и строителями существовал подпольный товарообмен. Летчики нам - спирт, я мы им - гвозди или краску или еще что-нибудь. Почему-то тогда это вовсе не считалось воровством, ведь купить в магазине, какой-нибудь гвоздь, ручку для двери или лопату для расчистки снега, было теоретически (теоретически!) невозможно, да и мысли такой ни у кого не возникало.

Одним словом после отъезда Нины и до моего отпуска, приблизительно в течение года я ежедневно выпивал стопку спирта. Приехав в Москву, через пару дней я почувствовал непреодолимое желание выпить. В буквальном смысле в груди ломит, настроение ужасное, не можешь себе место найти. Мне стало ясно, что это уже алкогольная зависимость.  Я испугался, сильно испугался. Вспомнил нескольких своих товарищей, которые превратились в настоящих опустившихся пьяниц. Дал себе слово год не притрагиваться к вину и водке, до тех пор, пока не появится равнодушие при виде алкоголя.

И строго выполнил собственное решение! С тех пор и по сей день я совершено равнодушен к алкоголю. Я правда не стал принципиальным трезвенником, поскольку по роду работы мне приходилось участвовать и не редко во всяких  необходимых «служебных»  застольях, но никогда более выпивка не носила системного характера. К сожалению, многие из моих коллег и не только по северу, но и по службе в Москве, не смогли вовремя остановиться и окончательно спились.

Под Архангельском все шире и шире разворачивалось военное строительство, людей не хватало, высшее начальство решило пополнить ряды строителей и приказало каждому военному округу выделить по 100 солдат в распоряжение Главвоенстроя. К нам в Васьково направили сборную команду из Белорусского округа. Естественно она состояла из самых отъявленных хулиганов, от которых решили избавиться их командиры. Пока этот сброд ехал в Архангельск, дебоши происходили на каждой станции. В конце концов пассажирский вагон  прицепили к товарняку и прямым ходом доставили в город. Встретил их лично генерал ─ член военного совета округа (так стали называться бывшие комиссары). Солдат выстроили и генерал захотел их перевоспитать своей проникновенной речью, но из строя полетели едкие реплики и сплошной мат. Генерал пришел в ярость и приказал: «Всех в самый дальний угол! Всех в Васьково!».

Так появилось у нас «боевое» пополнение. Мы с комбатом Штыркиным поставили их в лес на рытье траншеи для трехкилометрового водопровода. Честно говоря, проверяя работу этих «бойцов» или размечая трассу, я постоянно испытывал неприятное ощущение вражды и опасности.

И вот уезжая в отпуск и передавая дела, я дал преемнику расчеты, как надо «закрыть» наряды этой роте[23]. По приезде я узнал о том, что бригадир из солдат потребовал от офицера записать его бригаде объем больший, чем мной было рассчитано по факту их работы, то есть совершить преступление, называемой «припиской». Майор, мой приемник, отказался. Тогда бригадир, ни слово не говоря, полоснул его бритвой по шее. Офицера еле успели спасти и скандал был вселенский. По этому случаю был даже подписан разгромный приказ самим министром обороны СССР маршалом Жуковым. Нескольких солдат осудили, остальных по одному распределили по всему Северному краю. Думаю, если бы не мой отпуск, то вряд ли бы вы читали  эти строки.    

  Еще до отъезда Нины вызывает меня как-то командир дивизии, молодой, коренастый полковник с несколькими рядами орденских планок и говорит: «Толя … .» Просто Толей звали меня все начальники всех рангов приблизительно до сорока лет из-за того, что я всегда лет на пять выглядел моложе своего возраста и главное своего положения. Я обычно в каждом своем ранге был самым молодым.

«Толя», - говорит командир дивизии: «Ты конечно знаешь, что ко мне приходят люди по службе, которые не хотят, чтобы знали об их посещениях. Ты меня понимаешь?» 

Я ничего не понял, стою навытяжку и молчу.

- Дело очень серьезное, государственной важности, мой дом по проекту расположен в центре поселка и меня как командира дивизии это не устраивает. Я прошу тебя и Штыркина поменяться со мной домами.  

Дело в том, что комдив жил в финском домике, а мы в теплом двухквартирном шлакобетонном, очень удобном доме, с раздельными входами.  Это конечно и являлось истинной причиной ультиматума.

Я сказал чужому начальнику, что наш дом построен не по титулу[24] общего строительства, никакого отношения к квартирной службе дивизии не имеет и, наотрез отказался.

- Тогда, я, как начальник гарнизона, приказываю вам, товарищ старший лейтенант, в трехдневный срок освободить дом и переехать в указанное вам мною помещение.

Мы не переехали.  Полковник вызывает меня уже второй раз:

─ В воскресенье комендант гарнизона с солдатами вас перевезет насильно. Собирайте вещи! Можете идти.

В воскресенье мы с Ниной заперли дом и уехали в Архангельск. Поздно ночью приезжаем назад, уверенные в том, что нас уже перевезли. Вообще-то, говоря, в отъезде мы морально уже согласились с переездом. Но квартира оказалась не тронутой. Все в порядке, мы победили!

Проходит некоторое время и меня срочно вызывают в УВСР, где майор Бекман, теперь уже начальник УВСР, объявляет приказ о моем назначении  начальником участка по строительству комплекса армейских зданий рядом с новым еще не полностью законченным зданием штаба Архангельского военного округа. Так мы переехали в город Архангельск – местную столицу, а история с освобождением дома в Васьково закончилась к обоюдному удовлетворению. И главную роль в ней сыграл наш теплый и уютный дом.

Моя новая работа в Архангельске стала, как оказалось позже, стартовой площадкой для  перевода дальше - в Москву. На новом месте нам с Ниной дали одну десятиметровую комнату в трехкомнатной квартире в паре трамвайных остановок от стройки. Опять, как и после женитьбы в Москве, поселились мы в комнате, где можно было поставить только кровать, небольшой столик и пару стульев. Чуть ли не половину комнаты занимала огромная печь-голландка хорошо еще, что топка была из коридора. Выручала же нас огромная кухня, примыкавшая к  комнате, в ней мы практически и жили, завтракали, обедали и ужинали.

Телевидения тогда еще нигде, кроме Москвы не было. Впервые я увидел «ящик» в 49-ом или в 50-ом году в доме у своего соученика.  Произвел он на меня огромное впечатление. Кино в доме – фантастика и только! Экран был, я думаю, не больше чем 12х15см. и для увеличения картинки  перед экраном ставилась большая линза, наполненная глицерином, так как глицерин не так плескался в линзе от сотрясений как вода. В ту пору ходили в гости «на телевизор», иногда всем подъездом, а если хозяева не приглашали, то все соседи и друзья очень обижались. Бедные хозяева!

Но вернемся в Архангельск. Нашими соседями по квартире были мать и дочь. Дочь звали дочь Карина и было ей лет восемнадцать-девятнадцать. Симпатичная, спокойная, крупная девушка, в общем-то ничем не выдающаяся, но с выдающейся биографией. Мои сверстники помнят Челюскинскую эпопею 1934 года, когда корабль под названием «Челюскин» был затерт во льдах Карского моря. По официальной версии корабль был исследовательским судном, на котором ученные под руководством академика Отто Шмидта проводили исследования о возможности открытия северного морского пути из Мурманска и Архангельска до Чукотки, далее через Берингов пролив до Магадана и Петропавловска на Камчатке. Так вот наша Карина оказалась той самой девочкой, которая родилась на корабле, чуть ли не в момент катастрофы,  ее фотографии  тогда заполняли первые полосы всех газет.

В середине пятидесятых годов мы с Ниной  впервые услышали
 от матери девочки настоящую историю этого трагического похода. Оказалось, что кораблей было два, о втором в прессе не говорилось ничего, потому что он был до отказа загружен политзаключенными и напоминал корабли, перевозившие рабов из Африки в Америку. Отец Карины – майор НКВД Кондыба был начальником конвоя этих невольников. Спасали летчики только исследователей, а второй корабль «Пижма»,  который шел в 30 милях сзади ведущего «Челюскина» без долгих разговоров тут же затопили в море со всеми заключенными. Майора Кондыбу как главного свидетеля этой «операции» в том же 34-ом  расстреляли.

В Архангельске семья майора НКВД[25] занимали отдельную квартиру, невиданная роскошь для того времени. Но после ареста главы семьи одну комнату - личный кабинет хозяина отобрали под нужды «конторы». Через 10 лет каким-то образом эта комната перешла во владение армии. В ней нас троих уже с сыном Алешей и поселили.

Нина устроилась работать учительницей немецкого языка на языковые курсы для взрослых. Для годовалого Алеши наняли няню - молодую женщину, которая через месяц сбежала, прихватив Каринины резиновые сапоги. Я бы не стал упоминать о такой мелочи, но фабричные резиновые сапоги в послевоенное время были великой ценностью. А при Архангельском бездорожье, заасфальтирована была только одна улица Виноградова и то не на всем протяжении, сапоги тут - вещь первой необходимости.

У нас она ничего не украла, просто потому, что красть было совсем нечего. Кстати сказать, через несколько лет уже Карина приезжала  к нам в гости уже в Москву и Нина где-то достала для нее новые сапоги.

Вторая няня – пожилая была нанята уже по рекомендации. Она была женщина честная, настоящая поморка, поэтому и воспитывала Алешу, по древней поморской традиции: никаких сосок не признавала и вместо соски, чтоб не кричал, вставляла в рот комок немного протухшей вареной трески, завернутой в тряпочку. Через год такой прикормки Алеша превратился в шар на ножках к невыразимой радости и гордости нашей Марфы Платоновны. Ожирение вероятно произошло оттого, что треска буквально «пропитана» рыбьим жиром, исключительно высококалорийным, насыщенным разнообразными витаминами продуктом, традиционно спасающих поморов от авитаминоза и  от цинги.

Мне вспоминается характерный случай, из области бездорожья.

Как-то в город приехал высочайший гость - первый зам. председателя Правительства и член Президиума ЦК КПСС  (бывшее Политбюро) – Первухин. Как говорили его бронированный ЗИЛ-110 весил 15тонн. И машину с великими трудностями в отсутствие моста переправили в город на пароме. Первухин сел в машину и хотел сперва осмотреть город, но не тут-то было! Автомобиль прямо на площади, конечно названной в честь Ленина, прямо напротив обкома партии проломил асфальт и увяз в подстилающем болоте по самое днище. Вытаскивали его двумя бульдозерами несколько часов. Вельможа очень обиделся и сразу же уехал. Последствий, конечно, я не знаю, но предполагаю, что пару десятков чиновников всех рангов расстались со своими местами. Такой уж был порядок. Слава Богу, это случилось уже при Хрущеве, когда за такие дела уже не сажали.         

Недавно в Интернете я нашел, что теперь в Архангельске два аэропорта: один старый в Таллагах, а второй в Васьково. Значит бывшая военно-воздушная база, строительство которой мне пришлось начинать – ликвидирована. Должно быть  это произошло в шестидесятых годах, когда Хрущев проводил серьезное сокращение армии и особенно авиации. Увлеченный успехами в ракетостроении, он в полном согласии с Генеральным штабом, резко уменьшил летный состав, сделав ставку на выпуск ракет разного класса.

Хрущев очень своеобразный, как все тогда авторитарный, сталинской закваски сумасброд и первый после Сталина вождь партии. Никита Сергеевич, на мой взгляд, был предтечей Горбачева. Оба они понимали, что в жизни страны необходимы изменения, что дальше «так жить нельзя».

Первое, что Хрущев и его сподвижники сделали сразу же после смерти Сталина, прекратили политику государственного антисемитизма, прекратили и выпустили из тюрьмы всех обвиняемых по «делу врачей», о котором я уже упоминал.

Хрущев же в 1956 на ХХ съезде партии стал инициатором разоблачения всех ужасов сталинской эпохи, начал процесс посмертной  реабилитации невинных жертв и освободил из тюрем еще оставшихся в живых политзаключенных. Хрущев провел широчайшую реформу государственного управления. Трудно сказать насколько она была рациональна, так как реформа была полностью отменена после его отставки. Никита Сергеевич, именно так его почти официально стали называть по всей стране, прервал пагубную сталинскую традицию уничтожения соратников при их отстранении от руководства.  Молотов, Каганович, Булганин, Маленков и примкнувший к ним Шипилов. В такой последовательности были опубликованы их имена в сообщение о «Разоблачении антипартийной группировки в составе ЦК КПСС»[26]. Последний из них так и получил всесоюзную кличку на всю жизнь – «и примкнувший к ним Шипилов». Они, и еще несколько высших чинов ЦК из числа наиболее рьяных ортодоксов - последователей Сталина воспротивились проводимой Хрущевым политике десталинизации страны, за что и были сняты со всех постов, исключены из ЦК КПСС и из партии. Но впервые со времен Ленина их не подвергли аресту и уничтожению. Такого не ожидали  ни сами ортодоксы, ни весь советский народ.

Хрущев искренне стремился поднять сельское хозяйство, внедрить новые западные технологии, но так ничего не смог сделать. Даже навесные сменные механизмы к тракторам, о которых он говорил почти в каждой речи,  не смог внедрить, не говоря уже о кукурузе, рапсе других высокопитательных кормовых культурах. Причина была в том, что крестьянин или колхозник, как их переименовали после коллективизации, полностью был отстранен от земли, он не был даже крепостным. Крепостные крестьяне в России 18-19 веков имели свои наделы и могли их обрабатывать, как хотели, а колхозник был рабом, впроголодь получавшим еду из рук хозяина-государства. Колхозник не имел паспорта, не имел права выйти из колхоза, не имел права переехать на жительства в другое место по своему выбору, при Хрущеве ему уже запретили было иметь свинью и корову, только кур. Крестьянин в СССР не владел самым главным - землей, которую обрабатывал, а, следовательно, ему было совершенно наплевать на результаты труда, да колхозник до Брежнева почти ничего и не получал за свой труд.  Недаром «трудодни», которыми учитывался его труд, назвали «палочками».

Сельские начальники тоже не были  заинтересованы в повышении производительности труда и повышении урожайности культур, потому что весь урожай все равно полностью забирали, а в следующем году при хороших результатах план был бы увеличен. Такая система называлась планированием от достигнутого уровня. Она применялась во всех областях производства и была одним из тормозов в развитии  промышленности и сельского хозяйства. Никакие финансовые вливания в сельское хозяйство не помогали. Стране угрожал очередной голод и Хрущев вынужден был пойти на закупки зерна в Америке и Канаде, хотя провозгласил лозунг: «Догнать и перегнать Америку».

По этому поводу сразу же возник анекдот:

«…Рабинович, вы что -  против?» – «Ни, боже мой,  я бы с удовольствием»,  - отвечает Рабинович: «Но как-то неприлично с голой ж…пой бежать впереди иностранцев».

В начале рассказа я назвал Хрущева сталинистом, несмотря на его огромную заслугу в развенчивании культа Сталина. Тем не менее Хрущев по своему мировоззрению и стилю руководства был диктатором и даже самодуром.

Однажды в Измайловском парке Москвы Хрущев посетил разрешенную выставку современного искусства. Выставка вождю не понравилась, и он приказал снести ее бульдозером. Или совершенно необоснованное дикое преследование Бориса Пастернака за роман «Доктор Живаго», в котором, собственно говоря, никаких антисоветских или контрреволюционных коллизий не описывается. Я бы не удивился, если бы узнал, что Пастернака Хрущев вообще не читал, как и все его окружение. Компания была разнузданная и, как мне помниться, с удовольствием поддержанная большинством из писательской братии, подписавших несколько открытых ругательно-издевательских писем для «Литературной газеты».

В «Правде», как-то было напечатано письмо «рядовой ткачихи», в  котором она написала фразу,  в последствии ставшую крылатой: «Я Пастернака не читала (ведь она была запрещена в СССР – прим. авт.), но скажу - эта книга вредная и клевещет на нашу любимую Родину».   Все такие письма и выступления  «трудящихся» готовились в СССР в самих газетах, в Союзе писателей или в других соответствующих учреждениях. Закончилась эта позорная компания трагично. Нобелевский лауреат Борис Пастернак не выдержав такой атаки умер.

Вершиной самодурства было выступление Хрущева в ООН. Нападая на США и НАТО, Никита Сергеевич настолько распалился и вошел в раж, что снял с себя ботинок и стал им бить по трибуне, угрожая всем «кузькиной матерью». Переводчики не сразу поняли, причем тут «мать Кузьмы»? Весь мир смеялся над этой выходкой, кроме самой ассамблеи ООН, которая наложила на Советский Союз крупный штраф, кажется в два миллиона долларов, за неуважительное отношение к международному сообществу.

Иначе как опасным самодурством не назовешь искусственно созданный так называемый «карибский кризис», когда при президенте США Кеннеди, мир был поставлен перед реальной угрозой развязывания третьей теперь уже атомной войны.

Шел 1962 год. Неожиданно американцы обнаружили у себя под боком - на Кубе, советские ракеты, оснащенные атомными боеголовками. Кеннеди потребовал немедленно убрать ракеты назад в СССР, пригрозив открытием боевых действий. Скандал был ужасный, и только миссия Микояна, специального и полномочного представителя Советского правительства смогла уладить конфликт. Ракеты были вывезены с Кубы.  Такая крупная афера стоящая кроме всего прочего немалых денег  нанесла непоправимый вред престижу Советского Союза.

Эти примеры показывают до каких крайних и непредсказуемых пределов может дойти руководство страны, где отсутствует  гражданское общество, а правительство не подконтрольно независимым демократическим институтам. Но был и другой Хрущев, который чуть-чуть приоткрыл окошко  и впустил в страну дыхание, если не свободы, то более свободного самовыражения в литературе и искусстве.

Илья Эренбург назвал это время «оттепелью». Период с 1956 по 1963 годы прочно вошел в обиход как  Хрущевская оттепель.   Но к концу Хрущевского правления и эта форточка была закрыта, а в брежневские времена, даже заклеена. Я думаю, что все  прогрессивные идеи Никиты возникали под влиянием  его зятя, писателя и публициста Аджубея[27], главного редактора крупнейших  советских газет «Комсомольская правда» и «Известия». Именно по его ходатайству Твардовскому в «Новом мире» разрешили опубликовать «Один день Ивана Денисовича»  Солженицына.  Не могу удержаться от озвучивания едкой поговорки того времени: «Не имей сто рублей, а женись как Аджубей».

Наиболее ярко и лаконично охарактеризовал Хрущева скульптор Эрнст Неизвестный - жертва его вспыльчивого и необузданного характера, вынужденный уехать на Запад. Неизвестный значительно позже изваял на могиле Никиты Сергеевича на Новодевичьем кладбище его бюст  из белых и черных камней, символизирующих противоречивый образ  покойного.

Новая работа в Архангельске полностью меня поглотила. Это уже были не деревянные бараки или столовые, а солидный пятиэтажный жилой дом с огромным магазином на весь первый этаж и двухэтажная офицерская столовая. В  перспективе  мне была поручена застройка целого квартала. Но прежде всего надо было закончить и сдать в эксплуатацию огромное здание штаба военного округа.    Выстроенное в ложноклассическом стиле: главный портик из четырех колонн с барельефами  герба СССР и  знамен вверху. На правом и левом краях фасада выступали такие же портики, но вместо колонн – пилястры. Просто Архангельский «Смольный», только «труба пониже и асфальт пожиже»

В работах внутри здания я участия не принимал, их вел мой предшественник, мне же поручили все наружное благоустройство. С этой работой связанно у меня несколько воспоминаний.

Асфальтового завода в городе не было, а сроки как обычно поджимали. Поэтому начальство решило все подъезды к зданию выполнить в виде булыжной мостовой. Наняли гражданскую бригаду, установили срок и  вперед. Работали отменно – быстро и профессионально. Оставалось вымостить какой-нибудь метр, я уже доложил командующему, который почти ежедневно обходил всю стойку, что сегодня вечером он сможет уехать прямо от подъезда. После обеда пошел проверить, как идут дела, и, ужаснулся, глазам не верю, работа ни на шаг не продвинулась, рабочие сидят на корточках в благодушном состоянии и страшно обрадовались моему появлению.

– В чем дело? – спрашиваю в раздражении.

─ Все в порядке, начальник, разве не видишь, что мы заканчиваем? Ставь две бутылки вот на это место, сегодня же и закончим: таков порядок.

─ Мы так не договаривались, - возмущаюсь я.

– А зачем договариваться, мы же говорим – таков порядок. Беги в магазин - мы подождем. Делать нечего, хотя, как известно, забастовки в СССР были запрещены - бегу. Две бутылки спирта – все улажено, через пару часов, начальство проехало по новой дороге. Работяги всегда точно улавливают нюансы ситуации.

Месяца через два, когда все работы в главном корпусе  были закончены, а штаб полностью переехал в новое здание, меня срочно вызывают в штаб. Адъютант бледный и взволнованный вводит в кабинет командующего, генерал-полковника Попова, старого со времен гражданской войны вояки. Он один из десяти процентов высших офицеров, уцелевших в предвоенных репрессиях. Попов  сидит за столом в окружении разбитых телефонов и массы строительного мусора, как мне показалось, в полуобморочном состоянии. Объяснять было нечего, все стало сразу ясно: обвалилась часть массивного лепного карниза прямо на телефонный стол прямо рядом с креслом хозяина. К счастью сам Попов не пострадал.

Через 10 минут все строительное начальство было в кабинете. Последствия могли быть совсем не шуточные, но дело закрыл, как говорили, сам командующий.  Однако весь карниз в его кабинете и кабинете начальника штаба на всякий случай сбили.

Во время планировочных работ вокруг здания штаба, мы наткнулись и раскопали на довольно большую площадку, выстеленную из тесанных дубовых бревен, Расколоть или распилить их оказалось невозможно - дуб окаменел. Что делать? Расчищать всю площадь нет времени и сил. Позвали археологов из Архангельской экспедиции. Пришел маститый археолог – поковырял бревна и сказал;  – Работы прекратить, я пришлю специалистов, вы должны выделить рабочих -  будем все расчищать.

– Позвольте? - спрашиваю я: «А как же наши планы, мы обязаны сдать объект через месяц».

– Это ваши заботы, мы стоим, по-видимому, на «буяне» Петровских времен, а может быть и времен Грозного Царя. Наверное, здесь была пристань или купеческие склады. Может быть судостроительная верфь. Это очень ценная находка и она может пролить свет на объем внешней торговли допетровской России. Дело закручивалось не шуточное, но как посмотрит на это начальство? Доложил - работы остановили. Через пару дней получаю команду от своего главного инженера. Все работы продолжать, сегодня придет автор проекта и примет решение, как засыпать находку обратно и выполнить финишную планировку на поверхности.

Ура! Мы блистательно «победили» и Науку и Историю. По-видимому командующий и секретарь обкома без проблем решили столь «пустяшный» с сиюминутной точки зрения вопрос. Мне стыдно теперь сознаться, но я – воспитанник своей эпохи был рад, что из-за какого-то буяна, работа не будет приостановлена. Во мне даже не шелохнулось желание увидеть собственными глазами Историю и тем более в какой-то степени участвовать в этой работе.

Приехав в Германию, я поразился тогда и удивляюсь до сих пор, насколько трепетно, не только историки и археологи, а весь народ относится к сохранению древних памятников. Даже в нашем Бад–Пирмонте, маленьком курортном городке можно найти десятки жилых домов из XVII – XVIII веков. В Хамельне – старинном соседнем ганзейском городе на реке Везер ─ сохранились дома даже из XV и XVI веков.

Мне вспоминается очень интересный и поучительный в этом смысле случай: мы с Ниной поехали, как-то на однодневную экскурсию смотреть цветение садов в районе Гамбурга в так называемый Eltes Land  - Старая Страна, где на берегу Эльбы раскинулся колоссальный фруктовый сад площадью в 10 тысяч гектаров. Любопытно, что каждое дерево или группа деревьев, этого огромного сада имеют своего хозяина. Зрелище поразительной красоты.

Там же  на Эльбе стоит старинный, когда-то бывший шведским городок под названием Йорк,  из ганзейских времен, а может быть из времен викингов. В этом городке сохранилось все, что только создала История. Со шведских времен остались мостовые из камней, привезенных из Швеции,   ремонт же мостовых, уже в наше время, ведется из камней, привезенных из того же шведского карьера. Сохранился малюсенький порт в затоне от Эльбы с такими же дубовыми причалами, складами, какие мы возможно нашли бы в Архангельске, и…действующим четырехсотлетним деревянным подъемным краном для разгрузки судов-барок. Тут же у причала стоят сами барки ровесники крану. Вот вам и разница в менталитете и стремлении не забывать своих корней, своей истории.

Время шло, и я приступил к исполнению свих прямых обязанностей по строительству столовой и, как я уже говорил, большого по архангельским меркам, жилого дома. Столовую мы успели заложить еще до морозов, а с котлованом под дом опоздали. Начались морозы сразу под 30^о,  земля с каждым днем промерзала на глубину в 20-30 см. Пока дождались экскаватора промерзание дошло до метра и больше. 50 солдат с кирками прокапывали канавки в мерзлом грунте, а экскаватор  скалывал промерзшие глыбы  во внутрь котлована, откуда их вытащить было тоже большой проблемой. Как я сейчас понимаю, легче и быстрее было бы дождаться мая месяца. Но очевидно в управлении не было подготовлен задел и негде было использовать солдат. Этот рабский труд увидел командующий и спросил меня, знаю ли я подрывное дело?  Я говорю, что изучал, но сам никогда не применял. Он вынимает блокнот и тут же пишет записку командиру ближайшего  полка, чтобы выделил нам взрывчатку и двух инструкторов саперов-подрывников. Все было сделано как бы самодельно, по-дилетантски. Хотя в городе имелась нужная служба, которая каждую весну подрывала ледяные заторы на Двине и если не командующий, то мое собственное начальство должно было знать, что в центре города взрывать что-либо, должны только профессионалы. Но никто ни о чем таком не подумал, дали мне полуторку[28] и я поехал.

Полк оказался на зимних учениях - в «поле». Отправился я в обычной шинели и сапогах, не думая о морозах и метелях: беспечность молодости. Доехали до места более или менее благополучно, с трудом нашел командира,  в конце концов, дали мне двух сержантов-инструкторов, несколько пачек тротила и мы поехали назад. Метель набирала силу, дорогу почти занесло, через пять километров мы окончательно забуксовали. Постоянно откапывая машину, и опять буксуя, мы забыли о морозе и, наконец, выбрались на асфальт. Потные, измученные в промороженной кабине поехали дальше. В первом же поселке, меня окоченевшего буквально занесли в первый дом. Хозяйка напоила чаем, разговорились. Оказалось, что в доме этом живет семья капитана Савелия Соломонника, моего однокашника, но на один курс старше. Он работал в другом строительном управлении тоже начальником участка и проклинал все на свете, а свою работу в первую очередь.  Савелий окончил академию с отличием, фамилия его была занесена на мраморную доску. Кроме академии он успел прослушать три курса на физмате МГУ.

Савелий отличался особенными математическими способностями и его путь, без всяких сомнений, лежал в науку, в фундаментальную науку, пусть даже и в военной области. Но окончил он академию в ужасном 1951 году, когда судьбу еврея решал не здравый смысл и способности индивида, а отдел кадров исходя из идеологических соображений данного момента. К сожалению, момент этот продлился еще на 40 лет. Савелий никак не мог приспособиться к грубой и нелогичной действительности строительной практики, когда способности инженера прилагались на 80% к умению доставать всеми правдами и неправдами строительные материалы, механизмы и прочее. Тем не менее после смерти Сталина, в период «оттепели» Соломоник все же смог перейти на работу в плановые органы. Я однажды встретил его в семидесятых годах в Москве на каком-то из совещаний. Он уже был начальником планового отдела окружного строительного управления, кажется, Уральского военного округа. Не знаю, получил ли он полковника, еврея вполне могли и обойти, но должность была «полковничья».

Вернемся же к нашим делам. Хотя существует способ взрывов породы, так называемым закрытым камуфляжем, т.е. без выброса грунта наружу,  тем не менее мы заготовили несколько ящиков стекла, ведь жилые дома почти вплотную примыкали к стройке. Перед началом работ я вновь изучил наставление по взрывному делу. Но присланные сержанты оказались мастера своего дела,  их учить не было нужды. Поперек  будущего котлована проходил кабель связи ВЧ[29] между штабом округа и генеральным штабом в Москве. Связисты отметили колышками его расположение еще летом. Но, то ли в нашем строительном управлении не было связистов для перекладки, то ли еще по какой-то причине, но кабель остался в промороженном грунте и его повредили взрывом. Скандал был неимоверный. Прибежало масса штабных связистов: от начальника связи округа, до каких-то лейтенантов. ЧП!

В случае отсутствии связи более 20 минут, как мне потом рассказали, об этом докладывается лично министру обороны.  Министром в ту пору стал уже маршал Жуков, а с ним, как известно, шутки плохи. Обо мне в суматохе, конечно, забыли, сказали только, чтобы срочно достал несколько пачек папирос «Звездочка»[30] мундштуки их нужны были для маркирования множества проводков кабеля. Все остальное сделали штабные связисты сами. Кабель восстановили часа через два. Мне говорил много позже адъютант командующего, что по этому поводу в Архангельск звонил сам Жуков, выругал нашего старика Попова и сказал, что войск у тебя всего-то три солдата, а ты  и с ними  справиться не можешь.

Я был буквально ошарашен. Мне-то казалось, что уж в высших кругах генералитета отношения между собой носят характер уважительно-культурный и как минимум уставной. Только через много лет я убедился, что отношения подчиненности от ротного уровня до самого высокого – «министерского» ничем не отличаются. И там нередки грубость, высокомерие и подхалимное самоунижение перед начальником. Ярче и образней   Гоголя описать отношения подчиненности невозможно. Правда, послевоенный народный фольклор двумя словами выразил всю гамму таких отношений: «Я начальник – ты  дурак, ты начальник - я дурак».

В конце концов, с муками мы все-таки вскрыли сам котлован и началась эпопея рытья траншей в котловане для ленточных фундаментов. Нужно было пройти слой торфа до твердого основания. Прежде всего, построили огромный деревянный ангар-тепляк, для защиты от промораживания основания и последующего бетонирования. Описывать это сооружения скучно, скажу только, что его стоимость превышала общую стоимость котлована и фундаментов. В этом полутемном, залитом по колено водой и обогреваемый десятками бочек-печек помещении работало до полсотни солдат,  безуспешно стараясь бороться с водой.

Выручила нас не помню откуда взявшаяся частная артель «шабашников»[31]. От них я узнал, что  копание ям тоже требует высокой квалификации. Эти шабашники взялись отрыть траншеи на второй половине котлована за плату по госрасценкам. Приступили к работе буквально на завтра. Пришли с набором лопат: на каждого по три разных лопаты,  попросили один небольшой ручной насос-«лягушку», собственно говоря, других насосов у нас тогда и не было. Первым делом оборудовали надежный приямок из старой бочки и от него начали копать в трех направлениях, прокапывая канавки водоотвода. Работали  шесть братьев во главе с отцом:  ну любо дорого смотреть! Спокойно, без надрыва, в сухих траншеях. На каждый прием своя лопата, но вместе с тем быстро и даже кажется легко, если смотреть со стороны, как смотрим мы на жонглера в цирке. Он работает тоже легко и просто, но почему-то потом за кулисами - еле стоит на ногах от усталости. Обедали они предельно просто: «четвертинка»[32] на двоих и буханка хлеба, а запивали квасом собственного изготовления.   Через пару недель их половина работы была закончена, на второй - «нашей» половине копались солдатики по-прежнему безнадежно. Взять вторую половину шабашники отказались. Сказав, что все там перекопано и испорчено – возитесь сами.

В следующем году мы с ними вновь встретились. Оказывается бригада основной свой заработок получала весной во время сплава от вылавливания одиночных бревен в устье Двины и даже уходят за топляком в море. Они имели собственный катер и умели с огромным риском для жизни не только зацепить стволы, но и сплотить их тут же на воде в плот, а затем отбуксировать в нужное место.

Таким образом, они за одну весну приводили для нашего управления больше тысячи кубометров древесины. Делали они доброе дело и для себя, и для природы, и для нашего управления. Несмотря на то, что мы строили в центре столицы лесопиления, лимиты на получение леса нам выделялись мизерные, а эта добавка полностью покрывала наши потребности. Зимой бригаду нанимали для забивки свай на другой стройплощадке под строительство целого квартала жилых деревянных домов.

Эти же ребята рассказывали, что во время сплава леса в СССР, норвежцы и шведы, прекращали лов рыбы и полностью переключались на лов нашего леса в нейтральных водах  Северного моря. Но не долго бригада занималась отхожим промыслом. Какой-то чиновник решил, что их деятельность в корне подрывает экономические основы государства, где орудия и средства производства должны принадлежать народу, а не частным лицам. Управлению запретили заключать договор. Бригада лишилась работы, а мы лесоматериалов. Правда теперь весь уплывший лес бесплатно доставался врагам-капиталистам, но за то в чистоте сохранилось «учение, потому, что оно верно» - так говорил позже дорогой  Леонид Ильич.

Прошла зима и лето. С горем пополам закончили мы бетонирование фундаментов, возвели кирпичный первый этаж, а с наступлением зимы, естественно приступили к работам действительно очень ответственным: нужно было забетонировать главную продольную железобетонную балку,  на которую опиралась  несущая продольная стена верхних четырех этажей.  Но сначала несколько слов о моих помощниках и о солдатах - основной рабочей силе.

Я был начальником площадки, со мной работало еще два прораба-офицера из «китайских добровольцев» то есть принудительно призванных  служить в армию на 2 года. Большинство из них в дальнейшем оставалась служить в армии, но были и такие, кто прилагал все силы, чтобы немедленно уволиться. Я уже не помню, но вполне вероятно, что через два года их по отдельному приказу задерживали еще на какое-то время. Иначе трудно объяснить тот саботаж, который некоторые из двухгодичников устраивали на производстве. К сожалению оба моих помощника были из породы последних.

Как-то в очередной раз командующий округом пришел на стройку, а я, как и положено, доложил ему о текущих работах. Вдруг  вижу, он изменился в лице и крикнул не своим голосом: «Вон отсюда, чтоб я тебя больше здесь не видел, разгильдяй!»  Я решил, что он выгоняет меня, и онемел, не понимая причины гнева. Оборачиваюсь, мой лейтенант стоит одетый в военную форму: сапоги, галифе и гимнастерка, но не под ремнем с портупеей, как полагается, а подвязанный узким кавказским ремешком с серебряными подвесками. Конечно, оделся он так не случайно, это был вызов-провокация. 

Генерал клюнул на нее, ведь он всю жизнь прослужил в армии, насаждая дисциплину и воинский порядок – был служака, и вдруг такое чучело! Но лейтенант добился своего. Буквально на завтра его уволили из армии.

Естественно опираться на таких помощников мне было трудно. Но зато было у меня  два настоящих трудяги: Андрей Фоменко – каменщик «первой руки» и дядя Гриша, плотник и столяр. Звучит такое противопоставление несколько сусально и нарочито в духе соцреализма и тогдашней классовой догмы. Но я в этом не виноват, так оно и было в действительности.

Андрей был из местных и молод, но уже умел делать все, что касалось камня: и кладку класть, и бутить фундаменты, и выкладывать огромные арки магазинных витрин, и бетонировать несущие конструкции, а главное - учить солдат и меня тоже своему мастерству. Он был в состоянии уложить в дело с пятью подсобниками до 3 тысяч и более кирпичей за смену, при норме в 400 штук, но правда с подсобником.

Работали мы очень дружно, я научил его пользоваться нивелиром и теодолитом в пределах необходимой потребности, читать строительные чертежи. Андрей, обладая хорошим пространственным воображением, усваивал все осень быстро, а, забегая вперед, скажу, что через несколько лет, уезжая в Москву, я сдал строительную площадку уже старшему прорабу Андрею Фоменко. Дядя Гриша ─ из раскулаченных крестьян с Украины, высланный на лесоповал в тридцатых годах. Не воевал, а был на положении ссыльного. Со временем, по окончании срока ссылки, переехал в Архангельск. Без его умения работать и учить солдат мы бы не могли выполнять сложную работу. Сейчас мне кажется удивительным, что при совершено неквалифицированной рабочей силе мы могли вообще что-то строить.

В какой-то степени мне в жизни повезло. Я еще застал методы работы характерные для девятнадцатого века: подъем и переноска кирпича на «козах»[33] по наклонным стланям и наружным деревянным лесам, из-за отсутствия башенного крана. Изготовление бетона вручную. На дощатом «бойке» выкладывается «змейка» из гравия, сверху укладывается песок, и все обсыпается цементом. Затем, двое солдат с противоположных сторон, идя с одного конца к другому и обратно, несколько раз перелопачивают эту горку-змейку, затем поверху в специально сделанную канавку наливали воду и еще пару-тройку раз проходят по длине всей  змейки – бетон готов. Производительность почти нулевая: один-два кубометра в день.

В народе бытует мнение, что причиной использования в строительстве  солдатского, якобы бесплатного труда, было удешевление стоимости строительства, уменьшение капиталовложений. Это совсем не так.

Во-первых, солдатский пруд не был бесплатным. Труд личного состава срочной службы оплачивался по тем же самым в то время мизерным расценкам, как и гражданских рабочих. Другое дело, что из-за низкой квалификации и малой производительности «солдат-срочник» еле-еле зарабатывал себе на хлеб. При этом я мог бы привести много отдельных примеров, когда на личных счетах солдат за три года службы накапливались довольно значительные суммы.

Во-вторых, стоимость содержания командного состава, стоимость строительства казарм, стоимость перевозки личного состава из военных городков на объекты и еще масса побочных затрат – все это ложилось на себестоимость строительства и получалось, что военные строили, как минимум, на 10% дороже гражданских. Спрашивается, почему же использовали неэффективный, по существу, принудительный труд?  Это очередная загадка Советской власти. Конечно какое-нибудь иррациональное объяснение этому феномену имеется, но такая экономическая «учеба» выходит за рамки моего рассказа.

 

Архангелогородские сказки

Наверное скучно  читать подробную «эпопею» о нашем с Ниной житье-бытье в Архангельске, поэтому расскажу лишь несколько характерных случаев.

Вызывает меня, как-то начальство:  «Срочно собирайся в отпуск, а потом ты назначаешься начальником участка на Новой Земле[34]. Следующий отпуск у тебя будет только через три года, после окончания срока пребывания на Крайнем Севере».  Я не знал радоваться или огорчаться, но все-таки обрадовался. Крайний Север экстремальные условия, новые люди, новая стройка - романтика. Кроме того, тройная выслуга, больший оклад и другие привилегии. Правда, должность предполагалась равная имеющейся без роста. Сдал площадку ─ уехал.

После отпуска являюсь за предписанием. И вдруг начальник УВСР говорит:  «Зам. командующего полковник Мороз, запретил тебя отдавать - иди и работай». Я уже настроился на Крайний Север, и вдруг такое разочарование. В моей жизни еще не раз случалось подобное «вдруг».  

В наше управление был назначен новый начальник – подполковник Бублик. Он был переведен из Петрозаводска, где был начальником квартирной службы округа - главным квартирьером. Рассказывали, что когда его представили к званию полковника, то при проверке личного дела не обнаружили приказа о присвоении Бублику звания «майор».

Дело было на фронте. При выходе из госпиталя он просто «записался» майором и во фронтовой неразберихе это сошло. После войны Бублика направили в службу тыла, где он и дослужился до своей солидной  должности. Когда все обнаружилось Бублика сняли с должности, исключили из партии, но не уволили, очевидно у человека, ведающего квартирами оказались очень сильные покровители, а направили к нам. Может быть это и сплетня, но то, что он никогда не имел дело со строительством, и что он, беспартийный (!), был назначен начальником управления, на должность приравненную к должности командира полка, говорит о достоверности этой истории.

 Стою я как-то на перекрытии жилого дома, работаю с нивелиром[35] и вижу - идет наш новый начальник, Огромного роста, толстый, очень солидный, каким и должен был быть начальник  в его прежней тыловой службе. Я работаю и делаю вид, что его не замечаю, ведь первая встреча в работе, создает лучшее впечатление, чем просто под козырек и двухсложный доклад. Бублик походит, я отрываюсь от окуляра и представляюсь уже по всей форме:

─ Ладно, ладно, - демократически прерывает меня начальник.

─ Скажи лучше, что это у тебя за штука? - указывает на нивелир.

─ Как, что? –  чрезмерно удивился я от неожиданности:  Нивелир.

─ Надо же, а я и не узнал сразу, - смутился Бублик.

Вот, как одним словом начальник может полностью себя дискредитировать.

Однажды я заключил пари с самим командующим округом генерал-полковником Поповым. Дело было зимой, как обычно в обеденный перерыв приходит на стройку командующий. Мне кажется, что моя стройка, была включена им в маршрут  послеобеденного променада,

Я бетонирую мощную  балку перекрытия первого этажа, которая понесет вес всех вышележащих четырех этажей дома. Такая балка предусмотрена проектом для того, чтобы создать просторные магазинные залы на первом этаже. Кстати сказать, делали мы ее нетрадиционным способом, а как бы укладывая бетон в термос из двойной опалубки с увлажненными опилками. В эти опилки, а не в сам бетон, как обычно, устанавливали греющие электроды. Этот метод создавал наилучшие условия твердения бетона.  Все эти подробности я рассказываю генералу и с гордость детально показываю. Попов мне вдруг говорит, что такой риск не оправдан и может привести к крупной аварии. Я возражаю, что все продумано: стоят градусники и лично я постоянно контролирую температуру бетона,  никакого риска нет.

– Вот что, Тиктинер, если дело провалишь, получишь начет в три оклада.

- А если получится, то, что получу? - спрашиваю я.

- Если получится, плачу тебе мой оклад.

    - Я согласен.

Весной, после распалубки убедились мы и заказчик, что все получилось здоров, бетон, как говориться, вызрел и приобрел нужную прочность. При случае, я доложил Попову, что зимнее бетонирование себя оправдало, что все получилось и для напоминания добавляю, что «начет» мне платить не придется. 

«Да, да! Я уже знаю, большое спасибо». А об исполнении проигранного им пари ни слова. Самому же мне напомнить о проигрыше генералу показалось неудобным.

С приходом на должность министра обороны маршала Жукова в армии началась широкая, но как обычно неэффективная компания по борьбе с пьянством. Так что и в этом Горбачев в 1985 году не был «первопроходцем».

В ресторане Дома Офицеров полностью запретили продавать спиртное. А ведь там праздновались все праздники, устраивались танцевальные вечера, давали концерты, а то  и просто по вечерам собирались офицеры,  холостые и с семьями. Одним словом, это был настоящий дом для офицеров. Тогда не было еще телевидения, ни у кого не было отдельных квартир, офицеры ютились по съемным углам или как мы в малюсеньких комнатах  коммуналок. Но человеку требуется общение, поэтому дома офицеров и довольно широкая сеть  домов культуры,  в какой-то степени сглаживали неустроенность и скуку повседневного бытия. 

Ну а что это за общение в сухомятку? Никто и понятия не имел, как это сидеть за столами в ресторане, буфете или в столовой «без ничего». Как это просто так сидеть и разговаривать?  Кстати и сейчас многие тоже не имеют такой привычки. Да и места кроме ресторана другого не было, куда бы молодой офицер мог бы, скажем, девушку пригласить. Не пригласишь же ее на свидание в библиотеку. Одним словом приказ был идиотским и неисполнимым. Поскольку и клиенты, и продавцы не были заинтересованы в его исполнении, то его легко обходили.

Пришли, как-то мы с компанией в буфет Дома офицеров, спрашиваем каждому по стакану чаю, яичницу и селедку с картошкой.  Официантке, а по принятой там терминологии - подавальщице было понятно, что вместо обычной водки надо принести стакан коньяка на блюдечке и с ложечкой. Принесла Таня  или Маша все, как и полагалось в новых условиях.  Сидим, ложечками в коньяке покручиваем, когда к столику подходит генерал – главный политработник в округе: «Что это вы все чай пьете без сахара, а ложками мешаете?»

Дружно отвечаем: «Мы сахара не употребляем - он вреден».

«Молодцы!» - восклицает главный идеолог и идет к другим столикам, где тоже «чай» пьют без сахара. Вот так и дурили голову друг другу, хотя все всë прекрасно понимали. А если взглянуть на вещи пошире, то в мире коньяка под видом чая и наоборот прожили мы в СССР почти всю свою жизнь.

В покое на старом месте меня оставили не надолго. «Срочно», − в армии все делается только срочно, срочно делается, срочно отменяется[36]. «Срочно,  Тиктинер, бросай все дела, приказывает мой начальник, - через 10 дней тебе предстоит, с командой из 30-ти человек и с офицером, командиром взвода отправится в район поселка Лешуконское на реке Мезень. Там в течение одной навигации, то есть с конца мая и по октябрь, необходимо построить радиолокационную станцию.

Специально оборудованная самоходная баржа, уже стояла под погрузкой у причала в Саломбале (остров в центре города). Загрузить надо было все: финский домик, половину сборной казармы, доски, щебень, цемент – все до последнего  гвоздя и полугодовой запас провизии. Экспедиция была не первой, уже имелся отработанный типовой перечень необходимого. Но мне важно было проследить, чтобы все до последнего гвоздя было аккуратно, в определенном порядке погружено, уложено и закреплено. Ничего упущенного при погрузке потом довезти было невозможно, а если не выполнишь задачу за одну навигацию, то придется там зимовать, черт знает в каких условиях, ведь баржа уходит после разгрузки обратно, да и продукты отправлялись только на необходимый срок.

Я договорился с командиром батальона, что моя команда будет состоять наполовину из солдат, увольняемых ближайшей осенью, это обстоятельство сразу придавало им стимул в работе. В то время ни о какой «дедовщине»  еще понятия не имели, так что никакой опасности в смешении призывов не было.

Река Мезень протекает километрах в трехстах восточнее Северной Двины и тоже впадает в Белое море. После моря еще вверх по Мезене надо было пройти километров двести. В море нас прилично покачало, но в общем дошли мы вполне благополучно. От причала в Лешуконском до места строительства было около 5 км. Место, надо сказать, приотвратное - сплошные болота.

Село небольшое - пара улиц. Жители - почти сплошь женщины, потому что мужчины после войны даже из тех, кто остался в живых, домой в большинстве своем не вернулись. А молодежь старается уехать. Из предприятий только леспромхоз. Дорог практически нет. С помощью леспромхоза с грехом пополам перетащили все наше имущество к месту работ. Хорошо еще, что место выбрали на пригорке. Во дворах, где еще остались люди, сажают овощи, и главную кормилицу для людей и скотины – картошку. Местное население с восторгом приняло наше появление. Еще бы!    Столько мужиков приехало, в романе Войновича один солдат Иван Чонкин[37], перевернул всю жизнь большого села, а здесь целых тридцать чонкиных. Местные оптимисты уже подумывали о будущем преобразовании села в город.

О самой работе нечего особо рассказать ─ обычный труд, обычные проблемы: то дизель сломается и напряжения нет – бетономешалка не работает, но не стоим, ведь всего пару лет назад,  если помнит читатель, бетономешалок у нас не было вовсе. Или солдат пропадет, взводный ищет его сутками по всему селу и окрестным деревням. Польза от нашего пребывания в этой глубинке из глубинок состояла не столько в усилении обороноспособности страны, сколько в увеличении его народонаселения.

Там же в Лешуконском увидел я совершенно незабываемую картину. Зашел  как-то в столовую. Обычную, сельскую, грязную. Пол был застлан опилками года два назад, столы заплыли жиром, лавки (стульев не полагалось) скособоченные.  На входной двери на ручках висит грязная тряпка, чтобы дверь сама не открывалась. Одним словом обычная столовка, что в Лешуконском, что в Архангельске, что в Подмосковье, где их называли «кафешка» от слова кафе. Ассортимент стандартный: пельмени, селедка под шубой, иногда яичница. В одном из таких кафе я, как-то увидел объявление, правда, не на севере, а в Москве и значительно позже:  «Мясо в пельменях гарантируем!» Рядом со мной садится старик–помор, бородач, бессловесный богатырь. Ни слова не говоря, налил в алюминиевую плошку четвертинку спирта, долил холодной водой, накрошил туда черного хлеба лука и чеснока и  выхлебал ложкой эту тюрю. Крякнул громко на всю столовую и довольный собой и окружающим миром пошел по своим делам.

Вспоминая о Лешуконском, я залез в Интернет, в полной уверенности, что за прошедшие 60 лет там произошли какие-то принципиальные изменения, ведь за это время в мире произошло целых три революции: «зеленная» в сельском хозяйстве, эра механики сменилась эрой информатики и электроники, в человеческом сообществе случилась сексуальная революция. Открываю я сайт райцентра Лешуконское, хотел посмотреть, какое оно, Лешуконское, сейчас.  Нашел сайт - прекрасно! Информационная революция место имеет – здорово! В Лешуконске есть свой аэропорт – вот это да, здорово! Читаю дальше, глава местной администрации обещает провести электролинии до нескольких ближайших деревень, вот это откат: сразу на 60 лет. Обещает местный глава заменить дизель, работающий наверное еще с наших времен  на ТЭЦ, но денег пока нет. Далее имеется статья-рассказ местного журналиста о том, как он решил на УАЗе-вездеходе проехать из райцентра в облцентр, то бишь, в Архангельск южным кружным путем через Республику коми. Это - 1200км. Он прихватил с собой для помощи еще и «Урал» - самый мощный и проходимый советский военный грузовик. Проехать проехал, но даже «Урал» (!) дважды переворачивался, и бессчетное количество раз увязал в низинных местах дороги, построенной еще болгарами,  когда они  тел тридцать назад вахтовым методом вели в этих местах лесоразработки. Как остроумно пишет автор очерка: «Они построили, а ремонт местные власти перепоручили природе».

На сайте найдена и жалоба местных жителей в «район» о том, что предприниматель такой-то – негодяй: продал единственную приватизированную баржу, не иначе знакомую еще мне с пятидесятых годов,  на слом и теперь полностью прекратилась какая-либо  водная связь райцентра с центром области, а на самолет у местных жителей  денег нет.

А теперь подумайте, читатель, кому нужны были безмерные послевоенные затраты на оборону, притом, что подавляющаяся часть населения не жила, а существовала? И кому нужна сегодняшняя гонка вооружений, если в терминологии современного языка даже примитивная инфраструктура на большей части территории России практически отсутствует. Я убежден, что никакая агрессия, кроме, может быть, исламистской, России не угрожает, а борьба с террором при помощи ракет неэффективна. Не лучше ли было бы заняться «глубинкой»? «Вытащить» ее и этим завоевать международный авторитет,  соответствующий потенциалу России и ее  месту в мире.

Как я упустил свой звездный час.

Успешно и в срок заверили мы экспедицию на северо-восток европейской части СССР. Я вновь приступил к своим обязанностям на строительстве в Архангельске, когда началась бурная компания по переводу всей строительной индустрии СССР с индивидуального проектирования и строительства, на типовое из сборных железобетонных конструкций. Эта была самая эффективная и нужная людям программа Хрущева. И  вот мой, уже строящийся дом, где все перекрытия по первоначальному проекту предусматривались деревянные, срочно перепроектировали на сборные железобетонные.  Нарисовать просто, но никакой индустрии по изготовлению этих сборных конструкций тут еще не существовало. Начался настоящий аврал. Я думаю «сверху» установили жесткие планы внедрения новой техники, регулярные доклады по прямой командной линии и по политической, одним словом, все по отработанной десятилетиями схеме «внедрения» нового.

Для скорости все работы по созданию сборных элементов сосредоточили у меня на стройплощадке, хотя в управлении существовал свой «промкомбинат» – небольшое предприятие по изготовлению всякой мелочи для стройки. Вот там бы и нужно было бы построить бетонный узел и полигон для изготовления балок и плит перекрытий.

Но, повторюсь, все решили делать прямо рядом со строящимся домом, как будто его никогда не собирались сдавать в эксплуатацию. Из Москвы привезли и установили башенный кран ─ единственный во всем Архангельске. Первые два-три месяца его работы был такой наплыв любопытных  горожан, что в пору было прекращать строительство и водить экскурсии. Затем привезли колоссальный камнедробильный агрегат на колесах, который не только дробил гранит но и сортировал его по фракциям. Целый завод! Мне поручили собственными силами без проекта построить утепленный  зимний бетонный узел с открытым полигоном для изготовления элементов перекрытия. Здесь же развернули и площадку для изготовления стальной арматуры. Месяца через два все эти подсобные предприятия были построены. 

Получилась целая промышленная линия: от камнедробильной установки по тельферному[38] пути щебень и песок доставлялся в деревянные (!) бункера, снабженные  подогревом, и далее в смесительные установки. Здесь же установили паровой котел для предварительного прогрева смешиваемых песка, щебня и воды.  Термоактивную опалубку[39], сделанную по московским чертежам, установили на открытом полигоне.

Прошу прощения у читателя за слишком подробное техническое описания, но это нужно, чтобы понять, какую большую и в принципе напрасную работу мы выполнили, зная, что через год-полтора, когда это единственное здание будет готово,  все придется сломать и выбросить на свалку.

Итак, мы начали выпускать собственный сборный железобетон: «Т»-образные балки перекрытий шестиметровой длины. На дворе - 30^оС, но работа идет хорошо, в сутки получаем мы по 5 балок. Из каждых 100 балок  испытывали до разрушения две балки. Специальной испытательной лаборатории ни в УВСР, ни окружном управлении не было, так  что пришлось все испытания производить по собственному разумению.

В проекте на балку была указана, наряду с прочими характеристиками, величина максимального прогиба при максимальной нагрузке. Я решил что испытания буду производить по этому показателю. А образцы бетона испытывать на прессе строительной кафедры лесотехнического института. Возле полигона я установил самодельный «испытательный стенд», примитивный до гениальности. На две опоры ставились две балки, они загружалось контейнерами с кирпичом  общим весом соответствующим проекту. Замерялся прогиб при помощи деревянной метровой длины коромысла-стрелки-палки,  шарнирно прикрепленной к стойке. Один конец палки понижался вместе с прогибом, а второй конец в три раза длиннее первого отмечал прогиб на специальной полукруглой шкале. Потом делался пропорциональный пересчет величины прогиба и заносился в журнал вместе с прочностью бетона. Испытал я таким образом больше 50 штук и почти все они показали прочность в среднем на 30% выше проектных значений, притом, что прочность бетона, как правило, соответствовала проекту.

Я стал думать, в чем причина?  Решил, что, вероятно, при прогреве конструкции арматура довольно быстро приобретает значительное температурное удлинение, в тоже время от высокой, до 80^оС, температуры бетон схватывается быстрее, чем укорачивается арматура при остывании, получается, как бы предварительно напряженная железобетонная конструкция, которая теоретически и должна быть значительно прочнее обычной.

Будучи в Москве в отпуске я поехал в родную Alma mater на кафедру стройматериалов и сразу встретил ее начальника - профессора Скрамтаева. Скрамтаев считался корифеем своей науки. Одно время был даже зам. министра строительных материалов. Я рассказал ему свои  сомнения и догадки и даже показал кое-какие расчеты и схемы. Он долго смеялся, сложил мои бумаги и сказал: «Очень хорошо, что вы задумываетесь над проблемами, но принесли мне полную чушь». Разочарованный и смущенный сложил бумаги, порвал все и, аккуратно положив в урну в курилке, покинул стены академии.

Эпилог: через два года просматривая огромный список лауреатов Сталинских или тогда уже Государственных премий я наткнулся на мою тему. Премию присудили нескольким инженерам с Урала за разработку метода изготовления «предварительно напряженных железобетонных конструкций при помощи электроразогрева арматуры». Иначе говоря Госпремию дали буквально за то же, чем занимался и я, только метод разогрева был несколько иной. Думаю, что я сам был к какой-то степени виновником своей неудачи.

Мне надо было сразу обратиться на кафедру сопромата к профессору и прекрасному человеку полковнику Синицыну, где мне бы, во всяком  случае, не дали бы пинка.  Ну, а если говорить объективно, то моя идея напрягать арматуру при помощи нагрева несмотря на присуждении ей премии позже не получила широкого применения. Общепринятое в промышленности механическое натяжение арматуры оказалось дешевле и эффективней.

В нашем управлении начальником ПТО[40] был капитан Владимир Скуратов. По возрасту он был чуть старше нас-«академиков», толковый и порядочный человек. Полная противоположность его средневековому однофамильцу. Я дружил с ним, бывал у него дома, хорошо знал его совсем молоденькую жену Лену. Был у них и сын двух или трех лет.

Совершено неожиданно Лена скоропостижно скончалась от рака. Ужас охватил всех нас молодых от этого известия. Смерь на войне или смерть старика была нам понятно, но от болезни … . Через несколько дней состоялись похороны. Кладбище находилось в километре от их дома. Стоял сильный мороз с ветром, но решили, что весь путь гроб будем нести на руках, такой обычай еще существовал в Архангельске.  Из уважения к покойной и  несчастному Володе  все офицеры явились на похороны одетые как на строевой смотр в шинели  под ремнем и в сапогах. Молодость редко в состоянии сопоставить обстоятельства с необходимостью.

Хорошо еще, что сообразили перед выходом забежать с товарищами в Дом Офицеров и  выпить по стакану коньяка. Без этого не избежать бы еще и обморожения. Обратно ели-ели добежали до дома, где все было подготовлено к поминкам. Поминки, как поминки, традиция выполнена была полностью, но на утро я проснулся в детской коляске.   

Еще два случая из той поры. Был у меня друг - Илюша Олевский, капитан, призванный из запаса, ветеран войны, большой шутник, почти одессит, потому что киевлянин. Он воевал командиром роты связи при штабе фронта у генерала-армии Черняховского, а закончил войну в польской армии. Его перевели в эту армию, потому что фамилия оканчивалась на «ский». К концу войны срочно потребовалось создать польскую советскую армию  в противовес уже созданной союзниками польской армии генерала Александера.  Поляков в СССР почти не было, вот и набирали людей, у которых фамилии были с польским акцентом.

Илья любил говорить:

─ С Черняховским я был на «ты»,

─ Как так, Илюша? - спрашивал собеседник.

─ Очень просто! Вызывает меня как-то генерал и кричит: «Почему связи нет? Полчаса сроку или я тебя, мать твою так-то, расстреляю не месте».

Олевский был начальником всех подсобных предприятий строительного управления округа. Приходит к нему как-то гражданин и сходу предлагает ему лично взятку за выполнение какого-то заказа. Он встал, подвел просителя к двери кабинета, к которой почти вплотную подходила внутренняя лестница и молча спихнул его вниз.

О случае воровства в среде офицеров впервые я услышал только году в 56-ом или 57-ом. Наш начальник снабжения ─ майор украл и продал куда-то машину досок и попался с поличным. Не помню, что с ним сделали потом, но хорошо помню наше удивление и возмущение тем, что офицер Советской Армии мог опуститься до степени открытого воровства.

Были и легальные пути добывания непланового леса. Почти весь архангельский лес шел на экспорт, местным потребителям перепадали мелкие «крошки». Было это так. На колоссальной портовой лесобирже поступивший лес выдерживался в стеллажах по три года. Только после этого его грузили на корабли и отправляли во множество стран. Перед погрузкой капитан судна приходил и осматривал партию стеллажей, один стеллаж обязательно расстилали перед приемщиком полностью. Приемщик тщательно осматривал продукцию и если обнаруживал количество сучков или других дефектов в досках больше определенной нормы, то всю партию  снимали с экспортной продажи. Вот тут-то неплановые клиенты набрасывались на мастера биржи и забирали, кто сколько успевал захватить. Однажды и я был направлен на биржу в качестве такого «хватальщика». Не помню уже, сколько удалось достать.

Сижу я как-то в своей конторке. Вдруг ко мне заходит неизвестный мне полковник. Небольшого роста, кругленький и на мой тогдашний взгляд тридцатилетнего капитана довольно старый человек. Сейчас бы я сказал по такого – «еще довольно молодой».

─ Капитан, вы здесь начальник.

─ Да, я, а в чем дело?

─ Видите ли, - говорит посетитель в смущении: Я скоро увольняюсь в отставку и хотел бы где-нибудь заказать ящик-чемодан для столярных инструментов, чтобы на досуге было удобно рукодельничать. Может быть у вас найдется человек, который бы смог его сделать?

─ Конечно найдется, товарищ полковник!

Я был настоящий «служака» и для меня любой полковник, кем бы он ни был, всегда - большой и уважаемым начальник. А кроме того, я всегда старался помочь сослуживцам, если мог.

Зову нашего бесценного дядю Гришу, объясняю задачу и прошу за два-три дня сделать требуемый ящичек.

«Слушаюсь» ─ дядя Гриша, перенял от нас военную терминологию.

Через какое то время приходит полковник за вещью. Ящик был сделан на славу: из толстой фанеры, внутри уложены в ячейках: пила, молоток, рубанок, стамески и прочая мелочь, а сверху он был весь покрыт морилкой. Полковник - в восторге.

Конечно же никакой платы дядя Гриша не взял, да по-моему заказчик и не предлагал. В то время  предлагать и получать деньги за сделанную работу было не принято и даже неловко. Такой поступок выглядел бы как частное предпринимательство ─ презираемое в нашей среде.

Вполне возможно, что это только я был такой неисправимый идеалист-оптимист. Недавно прочел очень интересную книжку ─ «Короб мыслей. Афоризмы и мысли Антона Рубинштейна». Вот одна из этих самых мыслей: «Молодой человек, являющийся пессимистом ─ смешон, так как он еще не знает жизни. Но жизнерадостный старик-оптимист кажется мне странным и пустым, ведь он имел достаточно времени для изучения ….. жизни».

Через месяц–полтора после изготовления описанного выше ящика-чемодана, опять приходит тот же полковник. Садится напротив меня и начинает странный разговор: что я закончил, где родители, женат ли и тому подобные. Я отвечаю, а сам думаю, кто он и что ему от меня надо.

После подробного интервью  спрашиваю полковника:

 ─ Кто вы товарищ полковник и для чего нужны вам все эти данные?

 ─ Я начальник управления кадров округа. В связи с тем, что Беломорский военный округ по решению правительства ликвидируется я увольняюсь в отставку. А перед увольнением решил с вами побеседовать и, если у вас есть желание вернуться в Москву, я еще  смогу вам помочь в этом деле. Так как?

─ Конечно хочу! Мне этот Север уже осточертел за семь лет.

«Тогда подавай рапорт прямо на мое имя», - перешел кадровик сразу с официального «вы» на доверительное «ты»: «Опиши все: что мать живет одна, что на фронте погибла вся семья, и так далее. Я дам надлежащий ход бумаге. Конечно, Московский военкомат  проверит эти сведения и если все окажется как ты рассказал, то тут с твоим начальством проблем не будет.  Договорились?»

─ Еще бы.

Вот так, благодаря моему бескорыстному чинопочитанию и двум случаям: выселению из дома в Васьково и ящику для инструментов - перебрался я уже через три месяца в родную Москву.

Как это все происходило и какие еще трудности пришлось преодолевать попробую рассказать в следующих главах.  

 

Продолжение следует

 

К началу раздела

К оглавлению

На главную

2008 год